Примак перестал лапать за пазухой, опустил руки и недоуменно пожал плечами. Три головы со стволами медленно исчезли в салоне. «Шевроле», тихонько притворив дверцы. Да уж — вот это прикол! А всего-то навсего — разволновался пенсионер, решил с горя молочный продукт употребить.
Надорвав пакет зубами, наш бригадир налил в стакан сливок, что-то сказал и дружелюбно протянул стакан своему визави. Примак что-то пробурчал и досадливо дернул башкой — типа того: пей быстрее, старая развалина, дело делать надобно.
Белый спокойно выпил сливки, вылил остатки содержимого пакета в стакан, опять выпил, пакет небрежно выкинул через плечо, а стакан поставил на правую ладонь и, выставив перед собой, позвонил по краю два раза ногтем указательного пальца левой руки.
В этот момент я задержал вдох, словил стакан на перекрестье прицела и плавно нажал на спусковой крючок.
Шлеп! Эмвээшка и сама по себе при выстреле издает не особенно громкий хлопок, а с глушаком получилось так, будто котенок пукнул.
Непосвященный наверняка воспринял бы как фокус то, что стакан вдруг самопроизвольно разлетелся вдребезги, но он всего лишь пару секунд воплощал собой картину немого изумления, затем быстро захлопнул пасть и принялся озабоченно озираться, втянув башку в плечи.
Белый аккуратно ссыпал на землю кусочки стекол разбитого стакана и впервые за время беседы с самонадеянным оппонентом театрально развел руками, поджал губы и многозначительно покачал головой.
Ну вот и все — моя миссия завершена. Теперь Белый в три минуты морально убьет Примака своей железной логикой и расставит все точки над «и» в спорных вопросах. А я могу убираться за забор, пребывая в уверенности, что использовать меня в качестве тихого киллера бригадир уже не сможет. Единожды нарисовав всем специалиста, нечего и думать о том, чтобы поручать ему деликатные акции без боязни быть обвиненным в организации убийства какого-нибудь неугодного сопредельщика. Не зря же они для таких дел нанимают людей со стороны…
— Глупости это, — Белый недовольно нахмурился и осуждающе покачал головой. — Я тебе говорю — перебьется твоя бабка и так. И потом, если уж на то пошло: к матери-то ты ж не рвешься прокатиться? Не рвешься. Что-то ты темнишь, мальчик!
Ну вот — спор заканчивается в пользу бригадира. Все он учел и предвосхитил, все по полочкам разложил — кругом получается, что нечего мне делать у бабки. Здесь он все держит под контролем, а в Константинове отвечать за мою безопасность не может — вот основной лейтмотив хорошо аргументированного отказа на мою просьбу отпустить меня на трое суток в родной город.
Я понуро опустил голову и тяжко вздохнул. Затем хотел еще раз вздохнуть, но передумал — как бы не переиграть. Обмануть бригадира было непросто: огромный опыт работы с людьми в совокупности с глубоким интеллектом и звериное чутье — эти качества выделяли его из обычного разряда людей, которым можно навешать лапшу на уши.
Белый принадлежал к тому разряду людей, в круг которых входили мои хорошие приятели: Али, Зелимхан Ахсалтаков и полковник Шведов. Но! Всех этих ребят я в разное время заставил так или иначе быть мне полезными. Первых двух перехитрил, а последнего в силу обстоятельств смог расположить к себе чуть ли не против его воли. В моей работе самое важное — умение предельно точно регулировать степень необходимого усилия при воздействии на объект. Искусство чувствовать золотую середину…
Конечно, Белый прав — бабка моя перебьется и так. Она уже десять лет перебивается, пока я учился, а затем мотался по необъятным просторам СНГ. И совсем не родственные чувства двигают мною в данный момент — ни к бабке, ни к матери, да вообще ни к кому на целом свете меня не тянет. После потери Светланы весь этот мир мне глубоко безразличен. Мне нужны баксы, спрятанные в бабкиной квартире, а ехать в Константинов самовольно не получается: жизненный уклад группировки определяет строгую подотчетность каждого шага рядового члена бригады и жесткую зависимость от милости бригадира. А потому приходится ломать комедию.
Итак, второй раз я не вздыхаю — это будет перебор. Нагнав в глаза отчаяния, я поднимаю взгляд на бригадира и тихо, слегка запинаясь — как от распирающей душевной боли — произношу дрожащими губами:
— Бабка мне вместо матери… Она… Она из последних сил тянулась, старалась, чтобы у меня было все как у людей (судорожный глоток, тоска в глазах). Не выдержит она, если узнает, что меня убили… А так — хоть какая-то светлая полоска у нее будет. И не расскажет она никому — вот крест вам (размашисто и истово осеняю свой живот крестным знамением — первый раз в жизни. Получается вроде бы естественно). Не пустите — я сам… Если что-то с бабкой случится — зачем тогда мне жить? Одна-единственная она у меня на всем свете…
По-моему, получилось довольно сносно. Несколько секунд Белый остро смотрел мне в глаза — буравил взглядом, тиран подозрительный, затем отвернулся к окну и смущенно крякнул. И показалось мне, что глаза у него слегка увлажнились — самую малость. Выдержав паузу, бригадир отрывисто бросил:
— Ну, хрен с тобой. Езжай. Ежели нарисуешься — сам и ответишь, меня не приплетай. А то до СИЗО не доживешь, прямо в ИВС [9] тебя и похоронят. Усек?!
— Усек, — я благодарственно прослезился и часто покивал головой. — Спасибо вам. И не беспокойтесь — со мной в тылу ничего не случается. Специфика работы такая…
В тот же вечер Вовка посадил меня на скорый поезд и, вручив ритуальную жареную курицу (постаралась дочь бригадира) с коньяком, туманно намекнул на необходимость соблюдать конспирацию — наверно, Белый его настропалил. Очень не-. двусмысленно послав своего кореша на детородный орган, я облобызался с ним, будто отправлялся в последний путь, — и погрузился в купе СВ, где уже читал газету какой-то массивный пенсионер в огромных черепаховых очках, остро благоухающий хвойной эссенцией для ванн и мятными каплями.
В Константинов я прибыл спустя сутки с небольшим и без особых приключений — как и обещал бригадиру. Разумеется, можно было обернуться гораздо быстрее, прибегнув к услугам Аэрофлота, но я еще не был готов к тому, чтобы невозмутимо прошествовать через металлоискатель и пройти походкой пеликана два десятка шагов под перекрестьем изучающих взглядов линейных ментов, дежурящих в аэропорту. Может быть, через пару недель, когда я более привыкну к своему новому имиджу и твердо поверю в придуманную легенду, это покажется мне мелочью, пустым страхом, а пока — ну их к лешему — лучше поездом. Так спокойнее.
В процессе путешествия у меня, как и у других пассажиров, проверяли документы — не потому, что искали кого-то конкретно, а из-за какой-то сволочи, взорвавшей последний вагон прошедшего перед нами пассажирского поезда. Проверяющий лишь мельком зыркнул на мой паспорт, затем посвятил секунду благоухающему эссенцией пенсионеру и двинулся далее — мы были для него малоинтересны. Искали «чехов» — судя по сплетням, это они пакостили на магистрали. Ну что ж, ребята — ищите себе, ищите…