Кладбище Сен-Васт ютилось между полукруглой апсидой старой церкви и заливом. Оно опиралось на фундамент бывшего редута, не дававший волнам проникнуть в обитель мертвых. Но могила, в которую бросили тело Матильды, не была под его защитой, впрочем, этого и не требовалось: она находилась далеко в стороне, на краю целины у едва заметной в траве тропинки, где во время шторма волны могли размыть ее и унести тело. Найти ее можно было лишь по камню, отвалившемуся от кладбищенской ограды. Гийом сам швырнул его в заросли ежевики.
Он стоял в нескольких шагах от могилы, и его черная фигура выделялась на фоне грозного неба: просторный плащ развевался на ветру словно знамя на древке, а огненные волосы плясали подобно языкам пламени. У его ног два человека копали землю, освободив место от кустарника, а вокруг пугливо теснились жители городка, обступив кюре, в стихаре, церковного сторожа с крестом в руках и двух служек — они были так возбуждены событием, что могли устоять на месте лишь благодаря тумакам священника. Поодаль держалась группа инвалидов из форта Ла-Уг, виднелись кони и несколько изящных колясок.
Роза де Монтандр, бледная и строгая, в черной амазонке, стояла рядом со своей лошадью в обществе господина де Ронделера и четы Меснильдо, недалеко от бальи и начальника фортов Ла-Уг и Татиу. Даже старая маркиза д'Аркур потрудилась приехать, но наблюдала за происходящим из коляски, где она сидела со служанкой, укрыв колени меховой накидкой. Феликс де Варанвиль не пожелал оставить своего друга, он держался немного в стороне, шагах в четырех-пяти от него, и с растущим беспокойством попеременно смотрел то на могильщиков, то на горстку горожан: впереди стояли Симона Амель (теперь ее называли вдовой Дюбост, так как вскоре после смерти Матильды она во второй раз вышла замуж за одного владельца рыбачьего судна) и ее дети — близнецы Адель и Адриан, которым уже перевалило за тридцать, но, похоже, им было не суждено обзавестись семьями, поскольку они упорно не хотели расставаться. Как и в детстве, они держались за руки. Старость не украшала Симону, в своей траурной одежде, с длинным носом и постоянно бегающими глазами, она была похожа на летучую мышь, сложившую крылья. Всем троим было явно не по себе, они с радостью не пришли бы сюда, но были вынуждены подчиниться приказу, отданному одновременно бальи Ренуфом и епископом Кутаисским, так что игнорировать его было невозможно.
Накануне глашатай обошел Сен-Васт вплоть до отдаленных окраин, оповестив всех о назначенной обоими представителями власти церемонии покаяния, специально остановившись у домов Симоны и двух-трех других сплетниц, имена которых назвала мадемуазель Леусуа. Они все были тут, за исключением одной: сильная лихорадка приковала ее к постели.
Здесь была и пожилая Анн-Мари, она стояла на коленях у противоположного края могилы, рядом с красивым дубовым гробом, покрытым белым атласом, который Тремэн заказал для Матильды… вернее для того, что от нее осталось по прошествии двадцати пяти лет.
Страшась мысли о том, что предстанет их взору, Анн-Мари умоляла Гийома отказаться от мрачной затеи.
— Почему бы не перенести стену кладбища, тем самым увеличив его? Твоя мать лежала бы в христианской земле. И можно было бы обойтись торжественным благословением. Но молодой человек и слышать ни о чем не желал: настоящая могила, достойная такой женщины, какой была Матильда, ожидала ее в Ла-Пернель.
— Она первая поселится там, наверху, рядом с домом, который мог быть ее домом и который будет называться так же, как наше прежнее «поместье» на берегу Святого Лаврентия…
— На следующий день тебе предстоит драться, Гийом, и ты не можешь быть уверен, что победишь. Тогда зачем?
— В таком случае я буду спать рядом с ней, под сенью церкви… и вы унаследуете часть того, что мне принадлежит. Феликс де Варанвиль знает, что делать. Все в порядке. Хватит об этом!
Разговор окончился. Старая акушерка не боялась ни крови, ни гноя, ей приходилось укутывать в саван самые отвратительные трупы, но она не знала, найдет ли в себе силы вынести то, что ожидало увидеть сегодня. И ее с детства привычные к земле колени дрожали, несмотря на толстую одежду. В руках Анн-Мари держала большой клетчатый платок, а в нем пузырек с нашатырем, надеясь, что успеет поднести его к носу. В тоске она страстно молилась, желая отогнать ужас и от себя, и от упрямого молодого человека, который всматривался в могилу…
Она оказалась совсем не глубокой. Люди даже не стали себя утруждать, чтобы покрыть израненное тело, и мадемуазель Леусуа знала об этом. Поэтому могильщики, которым Гийом пообещал золота, действовали с осторожностью. Если вначале они орудовали кирками, вырывая крупные комья земли с проросшими в ней корнями сорняков, то теперь работали осмотрительно, словно боясь поранить лежавшую в земле.
Вдруг чуткое привычное ухо одного из них уловило что-то вроде резонанса, он поднял голову и посмотрел на Тремэна.
— Я могу ошибаться, хозяин, но, по-моему, коробка цела…
Он наклонился, разрыл землю руками, и вскоре показалась крышка гроба.
— Невероятно, — вымолвил его напарник — Не такое уж хорошее дерево, а все еще держит, после стольких лет! Словно Господь не захотел, чтобы поганая земля коснулась бедной женщины!
Быстро поднявшись с распухших колен, Анн-Мари подошла к краю разрытой могилы и встала рядом со священником и его юной свитой. Крышка гроба была цела.
— Это чудо, — воскликнула она, неистово крестясь. — Если нам нужен суд Божий, то вот он. Как вы считаете, господин кюре?
Недавно назначенный в Сен-Васт аббат де Фольвиль был еще молод. Несмотря на то, что священник приехал издалека, из окрестностей Берне, он пользовался уважением и даже почтением среди своей паствы, иметь дело с которой было отнюдь не легко. Этот пришедший с плоскогорий человек говорил с мужчинами на языке, понятном для людей моря, и умел общаться с женщинами, замкнутыми и постоянными в своей вражде, которая могла переходить в ненависть. Мадемуазель Леусуа была из тех, кто его интересовал и кого он умел слушать. Ее напыщенная реплика вызвала у него едва заметную улыбку.
— Чудо — слишком громкое слово, — проговорил он, — во это может быть знамение!..
Ветер донес его слова до небольшой группы горожан, которые разом широко перекрестились. Некоторые стоявшие среди них женщины, — разумеется, те, что оклеветали Матильду, — повиновались приказу не без задней мысли и заранее сговорились. Симона и ее подруги рассчитывали на то, что им представится случай устроить какой-нибудь скандал. Так, по крайней мере, они думали вначале, но присутствие господина де Ронделера, бальи, солдат и дворянских экипажей вынудило их к осмотрительности. После слов, произнесенных господином де Фольвилем, они поняли, что если станут упорствовать, то их затея может оказаться опасной.
Гроб мог того гляди развалиться, и извлечь его из могилы было делом весьма трудным. По приказу Тремэна подняли только крышку: под ней оказалась бесплотная, съежившаяся масса, прикрытая потемневшей, истлевшей одеждой. Гийом велел поднять останки на нижней доске. Не меньше четверти часа потребовалось для того, чтобы переложить останки Матильды, вместе с землей и лоскутьями савана, на приготовленный белый шелк. Затем священник прочел молитву, взмахнул кадилом и окропил святой водой то, что когда-то было молодой красивой женщиной, полной жизни и надежд.