Вот и мне отказал, когда я его в Томск стал приглашать. Обещал целый медицинский центр ему выстроить, с больницей и лабораториями. Он только руками на меня махал. «Куда же я от дружочка своего?» – приговаривал. Я предложил и бийскому городничему пост в губернской столице найти, но тут уже и Жулебин в отказ пошел. Оброс, говорит, здесь родней да друзьями-приятелями. Был бы, говорит, помоложе…
А вот от заведования окружной больницей старый врач отказаться не смог. Плевать, что ее и нет еще вовсе. Построим. И учеников экспериментатору подберем. Жаль, конечно, что не в Томске, но медицинский НИИ у меня в губернии будет.
Пообещал описать все новое, что я будто бы вычитал, и честно писал два дня. Даже письма оставил невскрытыми, нечитаными. Народ праздновал Успение Пресвятой Богородицы. Колокола на каменной Успенской церкви, или, как ее называли старожилы – на Казачьем соборе, выли что-то заунывное. Меня, как лютеранина, православные обряды не касались, так что я занял время праздников работой.
Семнадцатого августа, в понедельник, мы покинули гостеприимный Бийск. Один из моих конвойных казачков оказался родом из этих мест и обещал торными, малоезжими дорожками вывести нас на Кузнецкий тракт. Пусть по узким тропкам не разгонишься и почтовые станции остались сильно западнее, зато таким макаром экономилось не меньше пяти дней пути. Разглядывать особенно оказалось нечего, горы остались на юге, так что я приспособился прямо на ходу, в седле изучать свою корреспонденцию.
Каинский окружной судья, как я и предполагал, писал по поводу угольных копей. Дескать, связался с уважаемыми людьми, которые и просветили, что печи топить углем не очень хорошо, ибо прогорают быстро. А вот для пароходов и кузнецов топливо весьма нужное и полезное. И даже будто бы, если уголь будет хорош, то и уральским металлистам его можно отправлять. Правда, как это сделать без железной дороги, Нестеровский не уточнял.
Зато хвастался, что нашел знающего человека на Урале, который согласился поехать в глухую Сибирь организовывать добычу минерала. Зимой этот маркшейдер может прибыть в Томск, где к тому времени мы, «ежели Ваше превосходительство уговор наш помнит», уже должны оформить регистрацию в Минфине нового товарищества. К весне же, до вскрытия рек, в Колывань должен прийти обоз с переселяющимися для работ на руднике крестьянами, которых ушлый чиновник попросту выкупил у российских помещиков.
Мы с Герой были в шоке! Крепостная повинность уже четыре года как отменена, а людьми продолжали торговать?! Следовало срочно, немедленно прояснить этот скользкий вопрос. Только сделать это из деревни Марушки, что верстах в тридцати на северо-восток от Бийска, было никак невозможно. Пришлось унять приступ любопытства, читая другие письма.
Проштампованные министерскими оттисками послания отложил подальше. Никакого желания вникать в официальные бумаги не находилось. К ним же добавил конверты, подписанные Фризелем и Фрезе.
Размытая печать на письме от Пестянова утверждала, что принято оно к отправке из Колывани. Это и оказалось самым интересным в послании. Остальная, доводимая до моего сведения информация была вполне предсказуема.
Горное начальство воровало в совершенно беспредельных количествах, с совершенно фантастической изобретательностью. Урожайные годы решением Горного совета объявлялись неурожайными. Крестьянам будто бы выдавалось вспомоществование из казенных продовольственных магазинов. На самом деле государственное зерно продавалось купцам и закупалось новое для пополнения запасов. Естественно, в связи с неурожаем – существенно дороже.
Выделенные на геологические изыскания средства делились прямо в Барнауле. Фрезе выписывал требование к старостам поселков и деревень оказывать всяческое содействие горным инженерам, и те попросту грабили крестьян. Сообщалось о многочисленных фактах вымогательства мзды за «неподкоп». Это когда геологи с большой дороги утверждали, что требуется рыть шурфы прямо под домом какого-нибудь излишне дерзкого земледельца, и тому не оставалось ничего иного, как платить, чтобы избежать слома строений.
Приписывались объемы пустой породы в серебряных рудниках. Бралась дань за «перевес» сдаваемого старателями золотого песка. Приписывалась стоимость доставки на заводы древесного угля, как и сама цена на уголь. Егеря казенных лесных дач требовали плату с туземцев за сбор сухостоя в лесах, а сами егерские должности продавались горными начальниками.
Межевые начальники обманывали крестьян при землеотводах. А при любых проявлениях недовольства в дело вступали Барнаульский батальон и Горная Стража, набранная из кого попало, – лишь бы кровь не боялся лить и приказы выполнял не обсуждая.
Варежка приводил список свидетелей и перечень документов, которые ему удалось каким-то образом добыть. Этого было, даже по мнению скептически настроенного Германа, достаточно, чтобы отправить большую часть барнаульских лиходеев осваивать просторы целинного Сахалина.
Сам чиновник по особым поручениям испрашивал моего дозволения отбыть в Каинск, дабы встретить возвращавшуюся из Первопрестольной супругу и организовать доставку всей семьи в губернскую столицу. Кроме того, мой уникальный сыщик просил пока не нагружать его дополнительными заданиями, потому что намерен был заняться подготовкой старшего сына к сдаче вступительных испытаний в томскую гимназию.
Интересно, как бы я мог ему запретить? Особенно учитывая тот факт, что лишь приблизительно знал, где нахожусь, а он все равно уже на пути в Каинск. Да и не стал бы я этак-то вот благодарить одного из самых ценных своих сотрудников. На первом же привале, у Верх-Яминской деревеньки, записал в блокнотик напоминалку – выделить Варежке премию. За ценнейшие сведения и на обустройство семьи.
Наугад вытянул следующий конверт. Не глядя на обратный адрес, вскрыл. Оказалось, от Менделеева.
Пробежал глазами шапку. А то я не знаю, что сейчас положено писать «во первы́х строках» любого письма. Мы с Герочкой и сами поднаторели уже. Особенно когда выяснилось, что все пишут с ошибками. Вообще – все. Есть несколько слов, которые положено писать с «феты», а не с «эф». Слава Всевышнему, их не так много. «Ятями» тоже кашу не испортишь. После «мягкого знака» эти символы ставить не принято, а в остальном – кто во что горазд. Складывалось стойкое впечатление, что учебники по русской грамматике только учителя грамматики изучают, остальные корябают что-то относительно читаемое, и всех все устраивает. Теперь уже я вспоминал свои переживания с грустной улыбкой. Стоило из-за пустяков нервы тратить…
В основной части своего послания Павел Иванович сообщал мне о результатах переписки с целым рядом господ, занимающихся прикладными науками. Все-таки высокой организации ума этот Менделеев. Не поленился свести основные вопросы, задаваемые потенциальными переселенцами, в единый список. Особенно отметил ту информацию, которую уже довел до сведения ученых. То, что касалось условий их проживания и размера жалованья, мы еще в Томске тщательно обговорили.
Большинство изъявивших желание развивать сибирскую науку молодых господ интересовались оборудованием обещанных лабораторий, возможностью закупок за рубежом приборов, требующихся им для исследований, и укомплектованностью персонала. Павел Иванович считал, что начинающие профессора опасаются ехать в неизвестную Сибирь: им было бы легче, дозволь мы им захватить с собой помощников и лаборантов.