— Не будете ли вы так добры присмотреть за Джемаймой сегодня?
Лицо женщины расцвело в ответной улыбке, и она протянула руки к девочке. Джемайма немного испугалась, прижавшись к матери, но Шарлотта торопилась, и у нее не было времени для вытирания слез и успокаивания ребенка. Она быстро поцеловала ее и отдала миссис Смит.
— Благодарю вас от души! Надеюсь, что я не задержусь надолго, если только ситуация не ухудшится…
— Не беспокойся, ластонька. — Женщина легко качала Джемайму, удерживая ее на бедре, — так же, как носила бессчетное количество тазов со стираным бельем или восьмерых своих собственных детей, не считая двух, которые умерли до того, как начали сидеть. — Уж я о ней позабочусь, обедом накормлю… А ты поди-к навести сестру, бедолажку… Надеюсь, все у ей обойдется. Жарынь эта во всем виновата. Натуральная топка…
— Конечно, — поспешно согласилась Шарлотта. — Мне самой осень больше всего нравится.
— Чаю, не наша эта погодка, из-за моря все идет, — продолжала миссис Смит. — Ну, говорят так. У меня брат вот моряком был; ужасть в каких местах бывал… Дык ты поди, повидай сестру-то, ластонька. А я за Джемаймой пригляжу, пока ты взад не возвернешься.
Шарлотта широко улыбнулась. Ей потребовалось много времени, чтобы научиться легко общаться со своими соседями, так сильно отличающимися от людей, которых она знала раньше, до замужества. Конечно, и тогда ей встречались люди из рабочего класса, но это были в основном слуги — такие знакомые, привычные, как мебель или картины на стенах. Их можно было либо награждать, либо игнорировать. Они ничего не привносили из своей жизни в жизнь хозяев — в гостиную или наверх в спальни. Об их семьях было известно разве что в рамках сведений, упоминаемых в рекомендациях — только имена и репутация. Ни лиц, ни характеров, ни чувств…
Но теперь Шарлотта должна была уживаться с соседями, учиться готовить, стирать, убирать дом, покупать в лавке продукты — и прежде всего нужно было научиться общаться с окружающими для взаимной пользы. Для нее соседи были всем в те долгие дни, когда Питт уезжал по делам, — живые голоса, жизнерадостный смех, своевременная помощь, когда она не знала, как управиться с теми или иными делами, когда у Джемаймы начали резаться зубки, а она терялась, не зная, что делать… Здесь не было сестер милосердия или нянек, которых можно было позвать на подмогу, — только миссис Смит с ее бабушкиными лекарствами и многолетней практикой. Ее простота и покорная смиренность перед трудностями поначалу очень раздражали Шарлотту, но терпение соседки, а также ее уверенность и знание того, что нужно делать в случае небольших домашних неприятностей, чему Шарлотту никогда раньше не учили, примиряли последнюю с этими качествами миссис Смит.
Началось все с того, что вся улица считала Шарлотту высокомерной, равнодушной и холодной, не догадываясь, что она сторонилась соседей из-за своей застенчивости — так же, как и они стеснялись ее. Прошло почти два года, прежде чем они приняли новенькую. Беспокоило то, что местные были — по-своему, конечно — такими же чопорными, как мама и ее друзья; они так же пытались задрапировать с помощью жантильного обращения неприятную правду и обидную социальную разницу, проявлявшуюся на каждом шагу. Шарлотта легко могла ненамеренно обидеть их каким-нибудь своим суждением, совершенно невинным.
Мамина гостиная ушла в далекое прошлое: вечерние чаи, вежливые визиты, обсуждение свежих сплетен, стремление узнать что-то новенькое о возможных женихах, слухи о проступках других мужчин — и все это, как всегда, в многословной, пустой манере. Но теперь Шарлотта должна вновь стать светской дамой, достаточно приемлемой для общества Эмили.
Она поспешила домой, где переоделась в серое муслиновое платье с белыми разводами. В прошлом году Шарлотта сэкономила на домашних расходах немного денег — и сделала себе этот наряд. Фасон платья был простым, зато оно еще не слишком вышло из моды. Поэтому она и выбрала его, чтобы не сильно отличаться от остальной публики на улице.
В десять часов утра было уже жарко, когда Шарлотта вышла из наемного экипажа на Парагон-уок, поблагодарила кучера, заплатила ему и медленно пошла по гравийной дорожке к дверям дома Эмили. Она решила не озираться по сторонам — мало ли кто увидит ее… Здесь всегда кто-то был поблизости — служанка, смахивающая пыль с окна и от скуки мечтающая о чем-то; мальчишка-слуга, бегущий куда-то по заданию хозяйки; кучер или помощник садовника…
Дом был большой, после ее жилища казавшийся настоящим дворцом. Он был построен для хозяев с детьми и для родственников, которые могли неожиданно приехать на время балов, а также с учетом полного штата слуг.
Шарлотта постучала в дверь — и вдруг почувствовала себя ужасно оттого, что сейчас разочарует сестру. Их жизни стали настолько разными с того времени, когда они жили на Кейтер-стрит, что они наверняка стали чужими друг другу. Даже со времени дела на Калландер-сквер прошло уже больше года. Тогда они были близки перед лицом общей опасности — и общего азарта расследования. Но тогда события не происходили в доме Эмили, в окружении ее друзей…
Шарлотта ошибалась, когда думала, что серый муслин будет соответствовать событию, — он был скучным; кроме того, имелась небольшая неровность на кружевах, что указывало на места починки. Она не подумала о том, что теперь у нее красные руки и ей лучше не снимать перчаток — на всякий случай. Эмили обязательно заметила бы — ведь у Шарлотты всегда были очень красивые руки, которыми она так гордилась.
Дверь открыла служанка; в ее лице сквозило удивление, когда она увидела незнакомку.
— Доброе утро, мэм?
— Доброе утро, — Шарлотта выпрямилась и заставила себя улыбнуться. Она должна говорить медленно. Было бы глупо нервничать, навещая собственную сестру, при этом младшую. — Доброе утро, — повторила она. — Будьте добры, информируйте леди Эшворд, что ее сестра, миссис Питт, пришла ее навестить.
— О, — глаза у девушки расширились. — О, да, мэм. Не хотите ли зайти, мэм? Я уверена, что леди будет рада видеть вас.
Следуя за девушкой, Шарлотта вошла в дом. Она прождала в будуаре всего несколько минут, перед тем как туда ворвалась Эмили.
— Шарлотта! Как я рада видеть тебя! — Она положила руки на плечи сестры и обняла ее. Затем сделала шаг назад, прошлась взглядом по серому муслину и посмотрела Шарлотте в лицо. — Ты выглядишь замечательно. Я намеревалась навестить тебя, но ты наверняка знаешь, какое ужасное событие здесь произошло? Томас тебе все расскажет об этом. Слава богу, к нам это не относится. — Она содрогнулась и отрицательно покачала головой в знак отрицания. — Это, наверное, звучит ужасно бессердечно? — Она снова повернулась к Шарлотте, глядя на нее виноватыми глазами.
Шарлотта, как всегда, была прямолинейной и честной.
— Вероятно. Но это же правда, что тут говорить. Ужас вызывает трепет и возбуждение — до тех пор, пока он не касается нас. Люди будут говорить о том, как это страшно и как простое упоминание об этом расстраивает их выше всех мыслимых пределов.
Эмили расслабилась и улыбнулась.