В дальнем конце стены находилась дверь, выходящая на осиновую алею, но она была заперта, а у помощника садовника был ключ, и он сказал, что никогда с ним не расстается.
Халлама дома не было. Завтра Питт зайдет и спросит его о ключах, был ли у него другой, и давал ли или одалживал он его кому-нибудь. Но и это было пустой формальностью. Томас не верил ни на минуту, что кто-то еще проходил по этой тропинке в конце сада и входил без разрешения в дом, чтобы встретиться с Фулбертом. И еще меньше он верил в то, что это была случайная встреча.
Наконец Питт пошел домой, решив ничего не рассказывать Шарлотте о том, как прошел этот день. Ему хотелось забыть обо всем этом деле и предаться тихим семейным радостям. Хотя Джемайма уснула, Томас попросил Шарлотту разбудить ее, затем сел в общей комнате с дочкой на руках, в то время как она хлопала сонными глазками, не понимая, зачем ее разбудили. Питт говорил с ней, рассказывая о своем детстве в большом поместье в деревне; рассказывал он очень серьезно, как будто бы она понимала его. Шарлотта сидела напротив и улыбалась. Она шила что-то белое, похожее на мужскую рубашку. Томас не знал, понимает ли Шарлотта, что он поступает подобным образом, чтобы забыть о Парагон-уок и о предстоящих делах. А если и знала, то с ее стороны было мудро не показывать этого.
В полицейском участке ничего не изменилось. Питт попросил своих начальников собраться на совещание и рассказал им, что он намерен делать. Если в деле не появится других обстоятельств, не найдется других ключей к садовой калитке или же не объявится иной подозреваемый, он будет вынужден принять версию, что преступником является кто-то из дома Кэйли, и начать их тщательную проверку. Причем проверять не только слугу и камердинера, но и самого Халлама Кэйли.
Начальству его идея не понравилась, особенно с обвинением Халлама Кэйли, но Томасу удалось убедить их в том, что это неизбежно и что виновен кто-то из домочадцев — наиболее вероятно, слуга или камердинер.
Пил не перечислил всех причин своей убежденности в том, что убийца — Халлам. В конце концов, это были только его личные умозаключения на основании увиденного — страданий на лице Халлама, ужаса внутри его… Но начальство могло возразить, что таково типичное поведение человека, который слишком много пьет и не может остановиться.
Прибыв на Парагон-уок поздно утром, Питт направился прямо к дому Кэйли, позвонил в переднюю дверь и стал ждать. Странно, но никто ему не открывал. Он звонил снова и снова, но безуспешно. С чего бы это, интересно, слуга пренебрег своими обязанностями?
Питт решил подойти к кухонной двери. Там наверняка должен быть кто-то. На кухне всегда, в любое время дня, крутятся служанки.
Не дойдя нескольких ярдов до двери, Томас увидел посудомойку. Она подняла голову, взвизгнула и, схватившись за край фартука, уставилась на него.
— Доброе утро, — сказал Питт, заставляя себя улыбнуться.
Женщина безмолвно стояла, словно примерзнув к месту.
— Доброе утро, — повторил он. — Никто не слышит моего звонка у главного входа. Могу я пройти в дом через кухню?
— Слуги сёдни выходные, — сказала посудомойка, задыхаясь. — В доме тока я и кухарка, и Полли. И мистер Кэйли ишшо не подымался.
Питт выругался про себя. Этот дурак констебль позволил всем им исчезнуть с Парагон-уок — включая и убийцу?
— Куда они ушли? — потребовал он.
— Э… Хоскинс — это кемердинер, он пошел в ихнюю комнату, мне кажецца. Я не видела их сёдни, но Полли несла им поднос с тостом и чайник с чаем. А Альберт — эт слуга; так мне кажецца, что он пошел к лорду Дилбриджу, потому ж у его есть фантазии к их служанке. Что нить не так, сэр?
Питт почувствовал волну облегчения. На этот раз улыбка была настоящей.
— Нет. Я думаю, все правильно. Но в любом случае, мне бы хотелось войти в дом. Кто-нибудь мог бы разбудить мистера Кэйли для меня? Мне нужно видеть его, чтобы задать ему пару вопросов.
— О, я не могу, сэр. Мистер Кэйли, ну, он не любит вот так… он так себе по утрам. — Она выглядела озабоченно, словно боялась, что ее обвинят в том, что она впустила Питта.
— Я не смею возражать, — согласился Томас. — Но это дело полиции, и оно не может ждать. Просто позвольте мне войти, и я разбужу его сам, если для вас так будет лучше.
Посудомойку терзали сомнения, но она понимала, что такое власть, и когда услышала, что мистер — полицейский, то послушно повела его через кухню и остановилась около обитой зеленым сукном двери, через которую можно было пройти в дом. Питт понял.
— Очень хорошо, — сказал он тихо. — Я скажу, что таково было мое требование.
Питт толкнул дверь и вошел в холл. Как только он подошел к лестнице, его взгляд уловил еле заметное движение на дюйм или два выше, как будто что-то качалось среди череды деревянных стоек лестницы.
Питт посмотрел вверх.
Это был Халлам Кэйли. Его тело медленно покачивалось на поясе от домашнего халата, привязанном к декоративной решетке в потолке.
Только на одну секунду Томас был шокирован, затем в полной мере осознал трагическую реальность происходящего.
Питт медленно начал подниматься по лестнице. Достигнув верхней площадки, он убедился, что Халлам мертв. Его лицо было испещрено оспинами, но цвет их был не синюшным, какой бывает у задохнувшихся. Должно быть, он сломал себе шею в тот момент, когда прыгнул вниз. Ему повезло. Мужчина его веса мог легко разорвать поясок, пролететь два пролета, сломать позвоночник, но остаться в живых.
Питт не мог поднять тело один. Он вынужден был послать одного из слуг за Форбсом и полицейским сержантом. Затем повернулся и стал медленно спускаться. Какой грустный и предсказуемый конец ужасной истории… Томас не чувствовал никакого удовлетворения от такой развязки. Он прошел на кухню, сообщил кухарке и посудомойке, что мистер Кэйли мертв, потом попросил их выйти через другую дверь и послать одного из слуг за полицией, за сержантом и за покойницким экипажем.
Истерики было гораздо меньше, чем он ожидал. Возможно, что после обнаружения тела Фулберта слуги уже мало чему удивлялись. Видимо, у них уже попросту не осталось эмоций.
Затем Томас поднялся наверх снова посмотреть на Халлама и проверить, не оставил ли тот какой-либо записки, объяснения или признания. Поиск не занял много времени. Письмо лежало в спальне на маленьком столике, рядом с пером и чернилами, открытое и никому не адресованное.
Я изнасиловал Фанни. Я ушел с вечеринки у Фредди и пошел в сад, затем на улицу. Там стояла Фанни, совершенно случайно.
Все началось как обычный флирт, за несколько недель до того. Фанни сама этого хотела. Теперь я знаю, что она не понимала, что делает, но в то время я не думал об этом.
Но я клянусь, что не убивал ее.
По крайней мере, наутро я мог бы поклясться в этом. Тогда я был ошеломлен, как и все.
Я также не дотрагивался до Селены Монтегю. Я могу поклясться и в этом. Я даже не помню, что делал в ту ночь. Я пил. Меня никогда не интересовала Селена, и, даже пьяный, я не мог бы заставить себя заинтересоваться ею.