— Сталь у штыка отпущенная, мягкая — чтоб в теле не сломался; поэтому лезвие жала не держит, резать им невозможно, — убыстрил речь Тарасюк. — Рукоятка неудобная и в руке скользкая, а в работе кровь попадет — будто вообще как намыленная. И не уравновешен нисколько, кидать его вообще без толку.
— В советники Генштаба аттестовать тебя не уполномочен, — сказал полковник. — Ты б им, конечно, объяснил, каким должен быть нож.
— Чего объяснять — такой, как у финнов. Клинок треугольного сечения, закаленный, согнется — не сломается: закал только поверху, а внутри мягкое. Ручка деревянная, с насечкой — легкая, и в полете как стабилизатор. Лезвие — шесть пальцев, а больше никому и не надо.
— А штык? — презрительно опустился до вопроса сержант.
— Штык старый был хорош — четырехгранник: входит легко, в теле не сломается, рана от него не закрывается, и доставать в фехтовании длинным легче.
— Тебя прям в университет надо, — съязвил сержант.
— А что, есть такой университет, где по оружию учат? — простодушно спросил Тарасюк.
Мысль о возможности отсутствия такого университета полковника возмутила.
— Главное в государстве — что? — наставительно сказал он: — армия! Главное для военного — что? — оружие. Как же в нашей стране может не быть такого университета?!
И первого сентября 1952 года Тарасюк приехал на исторический факультет Ленинградского университета.
В руке у него был тот же маленький «футбольный» чемоданчик. В чемоданчике лежали: чистая рубашка, бутылка коньяка, медаль «За Боевые Заслуги», парабеллум и книга В. Бейдера «Средневековое холодное оружие». Полный джентльменский набор.
Он проследовал в деканат, где задал сакраментальный вопрос:
— Это правда, что у вас по оружию учат?
— В университете многому учат, — с туманным достоинством ответили ему. — Но приемные экзамены давно окончены.
— А может, мне к вам еще не надо поступать, — успокоил посетитель. — Так учат? Или нет?
— А вас что, собственно, интересует?
— Меня, собственно, оружие, — терпеливо повторил он.
— И какое же именно оружие? — вежливо поинтересовался замдекана по студентам.
— Именно — всякое. Огнестрельное, холодное… легкое, тяжелое, осадное, современное, средневековое, античное тоже, в общем.
— М-угу. Так современное, или античное? Есть, знаете, разница… особенно в применении. У вас, позвольте полюбопытствовать, чисто научный интерес к оружию, или есть и иной? — с корректностью петербургского интеллигента уточнил замдекана.
— Научно-практический, — сказал Тарасюк. — А разницы иногда никакой нет. Фракийский меч начала нашей эры, скажем, ничем не отличается от артиллерийского тесака восемнадцатого века. А средневековый рыцарский кинжал для панцирных поединков — от современного испанского стилета.
— М-угу, — невозмутимо сказал замдекана. — У нас при кафедре медиевистики действительно есть семинар истории холодного оружия. Приходите через год, первого августа, и сдавайте экзамены.
— А зачем тянуть, — возразил посетитель. Он раскрыл свой чемоданчик и предъявил аттестат за десятилетку, выписку с оценками приемных экзаменов в училище и справку об участии в партизанском движении. Сверху положил медаль, а сбоку поставил бутылку коньяка.
— М-угу, — развеселился замдекана. — Как это поется? — «собирались в поход партизаны»… У вас там автомата нет с собой?
— Только парабеллум, — сказал Тарасюк.
С этими документами он был без звука зачислен на первый курс, вселен в Шестое общежитие на Мытнинской набережной и обеспечен стипендией.
Семинары начинаются на третьем курсе. Первокурсник Тарасюк пришел на первое же занятие вольнослушателем. На втором занятии он сделал научное открытие. Акинак — меч древних скифов — был не колющим оружием, как утверждала дотоле историческая наука, но рубяще-колющим.
Прежняя точка зрения основывалась на античной росписи по вазе, где один скиф собирается заколоть акинаком другого. Из чего явствует, что историческая наука и относительно древних времен не всегда затрудняет себя поиском весомых аргументов.
— Это какой же идиот сказал, что он только колющий? — с презрением бывалого партизана вопросил Тарасюк.
Руководитель семинара, интеллигентная дама из университетской профессуры, была шокирована.
— Э-э… — прерывистым тенорком сказала она. — Если мы посмотрим на рисунок, то совершенно ясно видно…
— Что видно? Колоть можно и шашкой! Эдак вы и ложку, которой вас щелкнут по лбу, объявите тупым холодным оружием ударного действия, — прервал непочтительный слушатель.
— На археологических находках нет следов каких-либо режущих кромок, — защищалась дама.
— Две тысячи лет в земле? ржа, ржа съела!! Это ж какое качество стали, что за две тыщи лет в земле вообще порошком не рассыпалась! Она ведь и острие тоже съела… так может он вообще был безопасный?
— Есть труды специалистов…
— Ваши специалисты хоть барана когда-нибудь резали сами?
— А вы, простите?
— Я всех резал. Так скажите: какой дурак будет таскать полуметровый клинок в ладонь шириной, и не заточит лезвие, чтобы рубить и резать? Ленивый, или мозги отсохли? Так это не боец! А акинак не короче римского меча. А чтобы только колоть, придумали узкую легкую рапиру.
Из чего видно, что со всем пылом молодости и превосходством боевого опыта Тарасюк вгрызся в учебники. И результаты, так или иначе, но впечатлили окружающих.
— Если вы хотите посещать наш семинар…
— Да я для этого училище бросил!
— Возможно и зря. Так вот: когда вы сами станете профессором…
— А сколько для этого нужно лет? — перебил Тарасюк.
— Три года аспирантуры — если вы окончите университет, в чем я не уверена, и если поступите в аспирантуру, в чем я уверена еще менее…
— Не сомневайтесь, — заверил он. — А дальше?
— А дальше — докторская диссертация иногда отнимает и десять, и больше лет работы. И ее еще надо защитить!..