– У тебя есть веский аргумент, – фотография, компрометирующая банкира перед его партнером Зубовым. Кстати, я ездила к нему в Летники…
В столовую заглянул Санта со словами:
– Я принес лед для господина Лаврова.
– Давай сюда!
Великан завернул в целлофановый пакет несколько кусочков льда для коктейлей и подал хозяйке.
– Я заварил травяной чай и сделал бутерброды. Нести?
– Меня жутко мутит, – отозвался гость. – Но все равно есть хочется. Неси, Санта! А с чем бутерброды?
– С холодным мясом…
Дождавшись, пока слуга удалится на кухню, Лавров повернулся к Глории:
– Почему ты меня не предупредила, что едешь к Зубову?
– Зачем?
– Как это зачем? – разозлился он.
– На, приложи-ка лучше лед к своей шишке, – улыбнулась она. – Сразу полегчает.
Он последовал ее совету и скоро ощутил ледяное онемение в том месте, где пульсировали жар и боль.
«Она не обязана перед тобой отчитываться, Рома, – ехидно заметил внутренний критик. – Ты на нее работаешь, а не она на тебя! Сбавь обороты…»
– Зубов не разочаровал тебя? – спросил он, не глядя на Глорию.
– Импозантный мужчина. Этакий барин с запросами, превышающими возможности. Самое интересное у него в доме – картинная галерея. Одно полотно закрыто деревянными резными ставнями с позолотой. Видел такое когда-нибудь?
– Нет… я вообще не увлекаюсь живописью. Последний раз был в музее со школьной экскурсией.
– Стыдно, Рома!
– Что же там за полотно? – презрительно хмыкнул Лавров. – Обнаженная натура? Полина Жемчужная «в чем мать родила»?
– Слу-у-ушай… ты гигант мысли, – засмеялась она.
Великан принес поднос с дымящимся чайником, двумя чашками, лимоном на блюдечке и тарелкой бутербродов. Гость, несмотря на недомогание, ощутил зверский аппетит.
Глория решила составить ему компанию. Она бросила в чашку ломтик лимона и лениво помешивала, наблюдая за тем, как Лавров ест.
– Зубов принял меня за сообщницу Сатина…
– С чего вдруг? – с полным ртом осведомился начальник охраны.
– Банкир хочет приобрести его коллекцию полотен. А Зубов категорически отказывается продавать…
Москва. 1812 год.
Сожженная и покоренная, все еще полная сокровищ Москва разлагала французскую армию. Совсем недавно бодрое и боеспособное войско Наполеона неуклонно превращалось в сборище заурядных грабителей. Это уже были не солдаты, а разрозненные группы людей, которых занимали личные интересы. Общая идея завоевания России растворилась в улицах и переулках Москвы, рассеялась по брошенным хозяевами особнякам, магазинам, складам и трактирам…
Покинутый жителями город каким-то образом впитывал в себя силу «победителей» и перемалывал в своих невидимых жерновах. Сатина поражало, как никто из окружающих его людей не замечает сего несомненного развала и растления. Напротив, французы купались в довольстве и роскоши, не понимая, что сползают в пропасть… и что пропасть эта близка.
Не замечала ничего угрожающего и малютка Жюли. Каждую ночь они с Сатиным предавались бурным ненасытным ласкам. Но утром, очнувшись от наваждения, он с болью всматривался в ее черты, придумывая способ спасти возлюбленную. Ведь именно пылкое чувство к мадемуазель Арне привело его в Москву и заставило подвергать себя опасности. Как теперь осуществить то, для чего он отыскал ее?
Увезти ее сейчас не представлялось возможным. Французская труппа дала первый спектакль, принятый с восторгом. Зрители неистовствовали. Офицеры и штабные чиновники в ложах аплодировали стоя. Солдаты с крестами Почетного Легиона, заполнившие первые ряды, кричали «браво!».
Жюли Арне трудилась не покладая рук, выкраивая из парчи, бархата и кружев костюмы для артистов. Вся комнатка, где они с Николя предавались радостям любви, была усыпана обрезками и лоскутами, перьями и блестками.
Матерчатый чехол с портретом Сатин спрятал под досками пола, – под кроватью, немой свидетельницей плотских утех. С тех пор он не находил себе покоя. Насмешливый и высокомерный взгляд молодого человека, изображенного на полотне, преследовал его повсюду. Даже любовная лихорадка, сжигающая Сатина, не помогала ему полностью забыться.
– Давай уедем… – ночью после спектакля предложил он Жюли. – Тайком, ни с кем не прощаясь…
– Как можно? – взволнованно возразила она. – Мадам Бюрсей меня убьет! Кто станет шить для труппы? Модистки с Кузнецкого моста почти все разбежались…Что с тобой, Николя? Ты больше меня не любишь?
Ну, что он мог ей ответить? Как в момент триумфа убедить людей в скорой гибели? Сатина преследовали мысли о плачевной судьбе французских артистов.
Сам Наполеон еще ни разу не посетил театра. Для него по вечерам давались отдельные концерты из его любимых произведений. Итальянский певец Таркинио и госпожа Фюзи, исполнительница сентиментальных романсов, услаждали его слух.
Однажды концерт был прерван неожиданным сообщением: прискакал адъютант Мюрата [28] . Он привез печальное известие: король неаполитанский потерпел поражение под Тарутиным от войск Бенингсена…
Музыка смолкла. В зале, чадя, догорали свечи. Наполеон отказался от ужина и провел бессонную ночь. Наутро ударил мороз. Черные остовы сгоревших домов, голые деревья, дорожная грязь – все покрылось инеем, обрело твердость и четкость очертаний. Бледное небо дышало тревогой. Маркитанты подняли цены на теплые вещи.
Император отдал приказ о выступлении войск из Москвы. Артистов предоставили самим себе, и начал осуществляться тот самый кошмар, который предвидел Сатин, не смея заикнуться об ужасной участи подопечных госпожи Бюрсей.
Жюли рыдала. Ей не досталось места в лазаретном фургоне, где поместились трагики и комики. Кое-кто из актеров раздобыл себе лошадей, чтобы ехать верхом. Сатин наотрез отказывался следовать за армией французов.
– Это конец… – пытался втолковать он Жюли. – Ты же знаешь, какая у нас зима. Со дня на день пойдет снег. В лесах орудуют партизаны. Ты когда-нибудь слышала свист ядер?
Она плакала и трясла кудрявой головкой, в которой не укладывался безысходный трагизм ситуации. Сатин гладил ее по волосам и уговаривал довериться ему. Последнюю ночь в поздняковском доме Жюли провела в слезах, а ее любовник – в напряженных раздумьях.
После ухода французов в здании, где располагался театр, воцарились хаос и запустение. Драпировки в ложах были оборваны; парчовый занавес, закрывающий сцену, исчез. Коридоры, лестницы и зал загромождали декорации, мебель и то, что не прихватили в спешке отступающие. На улицах дымились забытые солдатами костры, валялись пустые ящики от снарядов. В воздухе пахло пригорелой кашей и конским навозом. В подворотнях прятались бородатые мужики в обносках: не то нищие, не то бандиты.