– Людмила Васильевна, – договорила я за нее, чтобы она больше не сомневалась в моей профессиональной памяти.
– Да-да, если что, вы к ней обращайтесь. А хотите, я вместе с вами поеду? Мне все равно к нему через пару часов надо.
– Нет, в данном случае я лучше одна. Вдруг он при вас постесняется говорить, – отклонила я ее предложение. – Ну все, до встречи.
Через сорок минут я подъехала к частному дому, где проживал, вернее, доживал свои последние дни Александр Степанович. Дом был обнесен высоким железным забором, давно утратившим свой некогда зеленый цвет. Только неприкрытая калитка была немного ярче. Наверное, ее все-таки красили лет пять назад. Я вошла в нее и огляделась по сторонам. Заросшие бурьяном грядки, облетевшие корявые яблони, опустевшая собачья будка, рядом с ней ржавая миска и покосившийся сарай. Вот такой незатейливый пейзаж встретил меня тусклыми красками. Я подошла к сараю и заглянула внутрь через верх рассохшихся створок ворот. Там действительно стояла машина. «Москвич». Сорок первой модели. Светлого цвета. Червячок сомнения зашевелился в моем мозгу. Увидев мельком это авто, его вполне можно спутать и с «восьмеркой», и с «девяткой» и… И что получаем? Нет, бред какой-то. Я отошла от сарая и направилась в дом.
Темные сени дышали осенней сыростью и старой штукатуркой. Никаких тебе бочек с соленьями или банных веников. И запущенный двор, и эти неживые сени говорили о бренности бытия и как будто жалобно просили о новом для себя хозяине. Во как завернула! Нет, нелегкая это работа – писать мемуары.
Слегка скрипнув, тяжелая деревянная дверь, обитая старым дерматином, пропустила меня внутрь дома. И я сразу почувствовала запах тлена. Тишину небольшого помещения, являвшегося кухней, нарушало лишь тиканье больших круглых часов. Все довольно чистенькое, но убогое. Стол с потертой клеенкой, старенькие пластиковые буфет и шкаф-пенал, пустые алюминиевые кастрюльки на двухконфорочной плите, потрепанная тюлевая занавеска на окне с двойными облупившимися рамами. И только красная вазочка на нем с желтыми и не совсем засохшими кленовыми листьями говорила о присутствии здесь женской руки.
Я подошла к следующей закрытой двери и прислушалась. До меня донеслось свистящее дыхание человека, находившегося за ней. «Интересно, Костромская хотя бы предупредила его о моем появлении?» – подумала я и вошла в комнату.
Я была готова к тому, что сейчас увижу умирающего ракового больного, но данное зрелище заставило меня вздрогнуть. На кровати возле окна лежал скелет, обтянутый желтой кожей. Провалившиеся глаза были закрыты, и только тяжелое свистящее дыхание говорило о том, что передо мной еще живой организм. Это даже нельзя было назвать человеком. Его костлявые пальцы с посиневшими ногтями, напоминающие куриную лапку, выглядывали из длинных рукавов полосатой пижамы и неподвижно покоились поверх клетчатого пледа. Думаю, этот лысеющий мужчина с тонким крючковатым носом весил сейчас не более тридцати килограммов.
Я даже не понимала, в каком он в данный момент состоянии. Может, вообще уже в коме? Я слегка кашлянула и замерла в ожидании хоть какой-нибудь реакции с его стороны. Реакция свелась к тому, что Александр Степанович медленно разомкнул пергаментные веки, плавающими блеклыми глазами посмотрел сначала в потолок, а затем, видимо настроив резкость, перевел взгляд на меня. Я была крайне удивлена, когда он заговорил вполне человеческим голосом, пусть даже и немного свистящим:
– А-а-а, здравствуйте.
– Здравствуйте, Александр Степанович. Я – Иванова Татьяна Александровна. Частный детектив. Работаю по просьбе Костромской Анастасии Валентиновны, – по полной программе отрапортовала я.
– Да. Я знаю. Она мне рассказывала о вас. Вы присядьте, – и он указал движением глаз на стул, который стоял возле кровати в его ногах.
Я подошла ближе и села, куда он велел. Теперь мне было еще больше видно, насколько он страшен. Просто как из фильмов ужасов про оживших мертвецов.
– Вы извините меня, Александр Степанович, но мне крайне важно у вас кое-что узнать. Просто некоторые вещи в моем деле не вяжутся. Скажите, не вы ли отправили Анастасии Валентиновне в почтовый ящик доллары? Ну, определенную сумму в фонд, так сказать, помощи данному лицу.
– Я сейчас сам буду говорить. Только вы не перебивайте. Мне это дается с трудом. Если вдруг начну задыхаться, вы мне подайте кислородную маску, – и он сделал слабое движение рукой, указав на тумбочку, на которой лежала кислородная подушка.
– Хорошо, – кивнула я, готовясь терпеливо вынести сетования тяжело больного человека на свое здоровье. – Говорите. Я вас внимательно слушаю.
Я, как прилежная ученица, положила ладони на колени, но отвела глаза и стала рассматривать комнату. Потому что смотреть на него было просто невыносимо. И жалко, и страшно, и неприятно. Господи, думала я в этот момент, пошли мне когда-нибудь моментальную смерть от пули. Только не такое! А на глаза все больше попадались таблетки, шприцы, ампулы и даже утка под кроватью. И эта надутая подушка с длинным прозрачным шлангом и дыхательной маской на конце. Бр-р, кошмар. Между тем, выждав несколько секунд, как бы собираясь с силами, Александр Степанович снова заговорил:
– Я уже давно думал с вами увидеться, даже хотел попросить Настю прислать вас ко мне. Но тут такая оказия, вы сами пришли. И это хорошо. Не могу я сойти в могилу, не очистив душу. В бога я, к сожалению, не верю, а вот вы мне будете вроде священника для последней исповеди.
Вот только этого мне не хватало, огорчилась я про себя. Ну, ответил бы сразу на поставленный вопрос, а потом исповедуйся себе сколько хочешь. Я бы делала вид, что слушаю, а сама бы уже прокручивала в голове варианты заключительного доклада для Костромской. Александр Степанович же снова сделал долгую паузу, тяжело дыша. На этот раз пришлось ждать не меньше минуты, прежде чем он продолжил:
– Чтобы вам было яснее, я начну издалека. С Настей я познакомился три с половиной года назад. В больнице. Я тогда первый курс химиотерапии проходил, а она там медсестрой работала. Я вполне еще здоровый был. Одно легкое, правда, удалили, но метастаз не наблюдалось. Я и не думал, что еще когда-нибудь смогу полюбить женщину. После смерти жены я ушел на пенсию и вел образ жизни настоящего отшельника. Когда узнал, что у меня рак, даже обрадовался. Было очень тяжело без нее. Сорок лет в браке – это вся сознательная жизнь. Хотелось умереть. А тут Настенька. Как подарок свыше.
Тут он замолчал, посвистел своим дыханием и закашлялся. Затем снова взял паузу.
– Может быть, вам воды дать? – спросила я, с грустью глядя на граненый стакан, что стоял на тумбочке, заваленной лекарствами. Похоже, сидеть мне тут до вечера.
В ответ он отрицательно покачал головой, а вернее черепом, и прикрыл глаза. Я ждала еще минуты три, сомневаясь, что Александр Степанович вообще сможет продолжить свою исповедь. Но он таки заговорил:
– Она очень стеснялась наших отношений. В больнице украдкой ко мне лишний раз подходила и все по сторонам оглядывалась, будто мы нечто противозаконное совершаем. А самое главное, очень боялась, что сын ее что-то про нас прознает. Я даже до дома не имел права ее провожать, когда мы с ней встречались. Представляете, я до последнего не знал, где она живет. Нет, улицу, конечно, знал, а вот дом – нет. Она и звонить ей не велела. Только сама мне звонила. Мне и смешно было, и обидно. Но в то же время словно в юность окунулся. Романтика в том была необыкновенная. Сейчас ведь женщины все больше сами на шею виснут, им лишь бы замуж поскорее. А тут такая великовозрастная скромница. А про замужество она и слушать ничего не хотела. Не дай бог сынок ее осудит. Как она ему в глаза посмотрит? М-да, смешно и глупо.