На широкой улице увидел Чонкин занимавший чуть ли не целый квартал магазин с аршинными буквами «ОВОЩИ-ФРУКТЫ». Огромные окна были до половины закрашены белой краской, поверх которой художник изобразил огурцы, помидоры, дыни, арбузы, вишни, яблоки, апельсины, ананасы и прочее изобилие. Чонкин решил зайти внутрь и купить здесь пару красных грейпфрутов для завтрака.
Магазин был большой, и дверей в него было много, но они все были закрыты, а одна даже забита досками. Только крайняя дверь была отворена, да и то не вся, а наполовину, на одну створку, и в эту одну створку покупатели текли каким-то удивительным образом в два потока. Входящие сталкивались в дверях с выходящими, упирались друг в друга животами, и, казалось бы, никак им не разойтись, но они делали уже отработанные годами вращательные движения и, как две шестеренки, вворачивались внутрь или выворачивались наружу. Чонкин тоже стал в эту очередь и, столкнувшись с очень упитанной женщиной из встречного потока, легко преодолел препятствие, потому что сам-то он был поджарый и живот его представлял собою не выпуклость, а впадину, в которой как раз живот встречной женщины поместился.
Попав внутрь, он никаких грейпфрутов, даже желтых, не обнаружил, и вообще магазин был практически пуст, лишь в дальнем углу происходила торговля чем-то, а чем, он сразу не понял, ему показалось, что просто – комьями земли.
Люди выстроились в очередь один за другим к прилавку, сбитому из деревянных ящиков. На прилавке стояли весы старинного образца, на которые с одной стороны кладут гири, а с другой стороны – товар. Товаром были эти самые комья земли. Продавщица в старом ватнике, в малиновых шароварах из байки, в вязаных перчатках, подрезанных так, чтобы пальцы оставались голыми, и с потухшей папиросой во рту брала деньги, отсчитывала сдачу, набирала комья в пластмассовый тазик, взвешивала и с грохотом высыпала в подставленные сумки или кошелки. Чонкин, обернувшись к стоявшей за ним худой старухе, спросил, для чего это торгуют землей. Та посмотрела на него удивленно, спросила, какой землей, и спросила: а вы не видите, что это морковь? Чонкин, вглядевшись, правда увидел, что что-то похожее на морковь выглядывает из-под засохшей грязи. Он опять обернулся к старухе и поинтересовался, а почему же продавцы не помоют эту морковь, прежде чем продавать. И тут на старуху что-то нашло, и она стала кричать:
– Что? Помыть? А может, еще и почистить? А может, сварить и из ложечки покормить?
И вся очередь, как ни странно, приняла сторону старухи, и все стали что-то выкрикивать, но старуха оказалась голосистей других.
– Зажрались! – кричала она. – Войну забыли! В землянках жили! Лебеду ели! Блокаду Ленинграда перенесли!
Чонкин от этих криков смутился, почувствовал себя виноватым в блокаде Ленинграда и в том, что ели лебеду, и вообще сам себе показался слишком капризным, забывшим про все на свете. Видя, что народ накаляется и сейчас, того и гляди, ему накостыляют по шее, он съежился и, никому не возражая, двинулся к двери, чем еще больше раззадорил свою обвинительницу, продолжавшую выкрикивать вслед:
– Надо ж какой нашелся! Старый человек, а глупости говорит! Морковку ему помыть надо! Сам поди сначала умойся!
Чонкин вышел на улицу и решил было никакие торговые точки больше не посещать, но мимо попавшегося на пути магазина «Колбасы» пройти не мог. Он вспомнил, что когда-то угощен был привезенной из Москвы «Одесской» колбасой, такой вкусной, что запомнилась на всю жизнь. И в «Колбасы» решил все же заглянуть. Тем более что тут никакой очереди не было. Но и этот магазин оказался вполне удивительным. В нем находились три продавщицы, одна кассирша и – никакого товара, кроме выставленных на всех трех прилавках и за стеклом кассы серых бумажных пачек с надписью «Напиток кофейный». Продавщицы, которые, судя по их комплекции, питались не только напитком кофейным, сейчас были заняты обсуждением виденных ими по телевизору сеансов гипноза какого-то экстрасенса Шапировского, но при виде Чонкина замолчали и уставились на него с удивлением. Никто в магазин давно уже не заглядывал, кроме отдельных покупателей, которые, может быть, в надежде на случайное чудо, приотворяли дверь, но, просунув голову, убеждались, что чуда нет, и усовывались обратно.
А этот, старик в джинсах, войдя, сказал «Хай!» (хохол, должно быть), подошел к продавщице напротив дверей и стал читать, шевеля губами, написанное на пачке.
Все четыре женщины смотрели на чудака, ожидая неизвестно чего. Наконец именно та, к которой он подошел, не выдержала и спросила, что ему нужно.
– Хотел бы покупить «Одесскую» колбасу, – сказал Чонкин, подозревая, что говорит что-то не то.
Продавщица посмотрела на него внимательно, переглянулась со своими коллегами, опять посмотрела на Чонкина и вежливо, очень вежливо осведомилась:
– А вам, дедушка, нужна именно «Одесская»? А «Краковская» не подойдет?
– Или «Докторская»! – крикнула со своего места другая продавщица.
– Или «Отдельная», – подхватила третья.
– Или «Ветчинно-рубленая», – залилась смехом кассирша.
– А вы, дяденька, не из-за границы ли приехали? – спросила первая продавщица.
– Он из Америки, – отозвалась кассирша. – Разве не видите – американец, в джинсах.
Теперь все они покатились со смеху, а Чонкин опять смутился и с растерянной улыбкой вышел на улицу.
Чонкин не замечал (да и не нужно ему это было), что во время прогулки по Москве его сопровождают не меньше четырех человек, идущих пешком, и еще восьмеро передвигались в двух автомобилях, сообщаясь друг с другом по радио. Результатом их коллективного наблюдения был оперативный рапорт о том, что член делегации фермеров, мистер Джон Чонкин, в прошлом Чонкин Иван, он же Иван Голицын, побывал в Мавзолее Ленина, но отказался посетить Третьяковскую галерею. Вместо этого совершил обход города. При этом мало интересовался архитектурой столицы или ее историческими памятниками, а сосредоточил свое внимание на самых неприглядных задворках, свалках и помойках. Заходя в магазины, обращал внимание на временное отсутствие некоторых товаров и критиковал их качество, а в магазине «Колбасы» задавал продавщицам провокационные вопросы.
Разумеется, это донесение было направлено руководству отдела, наблюдавшего за иностранцами, а потом и выше, туда, где сидели люди в генеральских погонах и делали вид или даже думали, что они заняты важным делом защиты отечества, а на самом деле по уму, интеллекту, образу мыслей и кругу исполняемых обязанностей вполне относились к той породе людей, которых в народе называют придурками.