– Ну и что ты думаешь?.. По-твоему, он заметает следы? – осторожно спросил он.
– Не знаю. Ответ «нет» хорош тем, что отпадают всякие другие вопросы.
– Думаешь, он врет?
– Черт его знает. Думаю, врет. Он не поверил, что я родственник.
– Родственнику он не стал бы врать, – догадался Грег. – Родственник и так знает, что ребенок оперировался у него. А может, он подумал, что вы с Ириной не контачите? Поссорились, например, и ты не можешь уточнить. Услышал от кого-то, что вроде доктор Горбань, а он сказал «нет, не я», и финита. Может, побоялся, что ты подашь в суд?
– Было бы за что, Ирина давно размазала бы твоего доктора Горбаня по стенке. Без всякого суда и следствия.
– А может, действительно, у девочки другая фамилия? А мать врач не запомнил. Хотя, сомнительно, – добавил он. – Разве персону Ирину забудешь?
– Наш доктор консультирует здесь два раза в неделю, по два часа.
– Ну и?..
– Пациентов немного.
– Ну и? – снова повторил Грег.
– Это хорошо, что немного, – ответил Шибаев туманно.
– Какая разница? – не понял Грег.
– Большая. – Шибаев помолчал немного, потом сказал: – Я хочу забрать машину. Подкинешь?
– Подожди, – опешил сбитый с толку Грег. – А как же доктор Горбань?
– А что Горбань?
– Ну, еще раз поговорить. Я на всякий случай взял адрес. Это рядом со мной, только поближе к океану.
– Я позвоню, – ответил Шибаев, думая о своем. Желание видеть Ингу скрутило его с такой силой, что он испытывал боль почти физическую. Она смотрела на него, чуть склонив голову к плечу, улыбаясь, облитая медным закатным солнцем, и глаза у нее были совсем прозрачные. Моря ясности… Ему казалось, если он не увидит ее сейчас же, сию минуту, он умрет, сойдет с ума, бросится с моста в реку.
Прахов, персона Ирина, доктор Горбань, все отодвинулось, все стало неважно. «Инга, Инга, Инга», – стучало сердце, кровь, легкие, сжимались пальцы, барабанило в затылке, спирало дыхание… «Инга!»
– На всякий случай, – разочарованно сказал Грег и засунул Шибаеву в карман бумажный клочок с адресом доктора.
Он позвонил ей, миновав Бруклинский мост. Она обрадованно произнесла:
– Ши-Бон, ты где? Я так беспокоилась.
Он сразу ее увидел – в длинном белом плаще, тонкая, гибкая, она стояла на краю тротуара, всматриваясь в поток машин. Он притормозил около нее, перегнулся через пассажирское сиденье и распахнул дверцу. Инга нагнулась, заглянула. Убедившись, что это действительно он, нырнула внутрь. Он услышал ее запах – чуть-чуть духов, знакомых, ванильно-сладких, дыхания, теплых волос, кожаных перчаток, которые она сжимала в руке. Ему казалось, что теперь он, как собака, сможет идти по следу Инги в любой толпе, бесконечно долго, всегда.
Она прижалась к нему, прошептала:
– Ши-Бон, я знала, что ты придешь сегодня. Весь день знала.
Он медленно пробирался к Хаустону, лавируя по забитой машинами Лексингтон-авеню. Теплые пальцы Инги скользнули под ворот его куртки. От ее ладони летели искры. Он потерся щекой о ее руку. Она порывисто вздохнула. Оба молчали.
Китаец с бабочкой, скользнув взглядом, произнес: «Двадцать второй, второй этаж». Узнал?
Они, как и в прошлый раз, не стали ждать лифта. Неширокая лестница приветствовала их знакомым скрипом. Комната, казалось, ожидала их – тихий островок в суете мегаполиса. Шибаев повернулся к Инге. Они бросились друг к другу так стремительно, будто не виделись целую вечность. Инга рассмеялась, и он, умирая, прижался губами к ее губам…
…Его удивляло, что она всегда смеялась… Смеялась, вздрагивая всем телом, уворачивась от града его поцелуев, обнимая его, прижимаясь к нему. Ее смех дразнил и возбуждал – он не понимал, почему она смеется. Потом понял – от радости. Наверное, от радости. Мелкий, журчащий, дробный смех… как ручей.
Инга и сама была как бегущая вода, любопытный и быстрый лесной ручей. Сравнение Инги с ручьем пришло само собой – Шибаев не был романтиком и никогда не сочинял стихов. Однажды, всматриваясь в ее лицо, смеющиеся глаза, рот с приподнятыми уголками, он увидел перед собой стремительный, полный света и тени лесной ручей, то ли виденный когда-то наяву, то ли придуманный.
С Ингой ему хотелось в лес, на Магистерское озеро, куда угодно. Он мог отказаться от привычной мужской компании, привычного образа жизни, даже тренировок за рекой, от всего, что у него было. Даже жизнь свою, образно выражаясь, он готов был положить к ее ногам. Она растворяла его в себе, лишала сил и дарила крылья.
Неужели это любовь, думал он. А то, что было до сих пор? Ведь были и другие, он горел, стремился, бежал навстречу. Переживал, даже мучился. Ревновал. А ведь можно жизнь прожить и не понять, думал он, целуя Ингу. Вкус ее губ, вкус ее кожи, мягкая, нежная, податливая плоть… тонкие руки, узкие запястья. Страх сделать больно, страх за нее… и жалость неизвестно почему. Жалость, от которой замирает сердце.
– Ши-Бон, а ведь я ничего о тебе не знаю, – сказала она вдруг. – Я даже не знаю, что ты делаешь в Нью-Йорке.
– Прекрасно знаешь, – ответил он, целуя ее пальцы. – Я приехал к тебе.
– У тебя боевое задание?
– Если бы боевое…
– А какое? Или это топ-сикрит? [31] Может, ты из Интерпола?
– Инга, у меня есть приятель, который пишет триллеры. Хочешь, познакомлю? Будете сочинять вместе.
– Хочу. Мы напишем книгу о тебе. Помнишь, я обещала тебе книгу, которая будет называться «Ши-Бон – защитник вдов и детей»? Помнишь?
– Ты много чего обещала!
– Чего ни пообещаешь в минуту слабости, – нахально сказала она.
Шибаев рассмеялся и укусил Ингу за палец. Она вскрикнула. Он схватил ее за волосы, притянул к себе…
– Варвар, – бормотала Инга. – Кусается он…
…Ее отросшие волосы метались по его лицу. Пристально глядя на Ингу, Шибаев жадно ловил взглядом ее мимику – мимолетную, быструю игру света и тени – полураскрытый рот, сведенные брови, морщинку между ними…
С неожиданной силой Инга впилась пальцами в его плечи. Глаза ее потемнели, взгляд стал неподвижным, ему казалось, она не видит его и прислушивается к тайным, не слышным ему голосам и звукам. Ангельским трубам…
…Ее стон перевернул ему душу. Она замерла, наконец, бурно дыша, облизывая пересохшие губы, приникая к его рту в последних любовных судорогах, выдыхая: «Я люблю тебя!»
…Самое время перестать быть в этот самый миг, потому что уже нет ни прошлого, ни будущего. Ничего нет. Только несправедливо короткий миг…