Я позвонила Ричарду на мобильный – такой телефон в Уинд-Гапе редкость. Впрочем, что уж мне язвить: сама из Чикаго, а сотового нет. Просто мне никогда не хочется быть настолько досягаемой.
– Следователь Уиллис.
В трубке было слышно, как кого-то вызывают по громкоговорителю.
– Ты занят, следователь? – Я покраснела, чувствуя, что игривый тон, как и флирт на рабочем месте, – это глупость.
– Привет, – сдержанно ответил он. – Я сейчас заканчиваю кое-какие дела. Перезвоню попозже, хорошо?
– Конечно, перезвони на номер…
– У меня твой номер определился.
– Да неужели?
– Честное слово.
* * *
Ричард перезвонил через двадцать минут.
– Извини, я был в больнице в Вудберри, вместе с Викери.
– Напали на след?
– Возможно.
– Дашь комментарий?
– Прошлой ночью я отлично провел время.
За последние несколько минут я раз двадцать написала у себя на ноге: «Ричард – коп – Ричард – коп», теперь заставила себя остановиться: безудержно хотелось обвести эти слова каким-нибудь острым предметом.
– Я тоже. Послушай, мне надо срочно кое о чем тебя спросить – только чтобы ты ответил. Конфиденциально. И еще нужен комментарий для следующей статьи.
– Хорошо, Камилла, постараюсь тебе помочь. Что ты хочешь спросить?
– Давай встретимся в том паршивом баре, где мы с тобой сидели в первый раз? Для этого нужна личная встреча. К тому же мне просто необходимо выбраться из дома, а еще – да, признаюсь честно: выпить хочу.
В баре «Сенсорс» я сначала встретила своих бывших одноклассников – трех хороших ребят. Один из них когда-то прославился, получив на ярмарке штата наградной значок за то, что вырастил самую толстую свинью, отвратительно жирную свиноматку, из которой сочилось молоко. Вполне стереотипный провинциал – наверняка понравился бы Ричарду. Мы мило пообщались; они оплатили мне две первые порции виски и показали фотографии своих детей, которых на всех было восемь. Другой, Джейсон Тернбоу, остался таким же светлоголовым и круглолицым, как в детстве. Пока мы говорили, этот розовощекий малый с круглыми голубыми глазами, высунув кончик языка, то и дело пялился на мою грудь. Перестал лишь тогда, когда я достала диктофон и задала вопрос об убийствах. Теперь его вниманием всецело завладели крутящиеся колесики диктофона. Люди всегда входили в раж при виде своих имен в прессе. А как же, это ведь доказательство их существования. Я представляла, как из пачки газет вылетают духи и начинают лихорадочно спорить, показывая друг другу свои имена на страницах: «Смотри, вот я! Я же говорил тебе, что я живу! Говорил же – существую!»
– Кто бы мог подумать, когда мы учились в школе, что однажды будем тут сидеть и говорить об убийствах, произошедших в Уинд-Гапе! – восхитился Томми Ринджер, ныне темноволосый дяденька с бородой.
– С ума сойти! А я вот, например, и знать тогда не мог, что буду работать в супермаркете, – сказал Рон Леард, добродушный малый с мышиным лицом и по-медвежьи басистым голосом.
Все трое засветились от неуместной гражданской гордости. В Уинд-Гапе совершено чудовищное злодеяние, а они этому как будто рады. Можно дальше работать в супермаркете, аптеке, инкубаторе. А когда они умрут, эти события будут значиться в списке их свершений – наряду с женитьбой и рождением детей. Вернее, это то, что просто с ними случилось. А еще точнее – то, что случилось в их городе. Я не могла полностью согласиться с мнением Мередит. Некоторым людям хотелось, чтобы убийцей был уроженец Уинд-Гапа. Какой-нибудь парень, с которым они когда-то вместе ходили на рыбалку, были в одной дружине бойскаутов. Так интереснее.
Вошел Ричард, распахнув дверь, которая была легкой, хотя на вид казалась массивной. Каждый посетитель толкал ее слишком сильно, поэтому она то и дело ударялась о стену, словно расставляя в разговоре точки, когда ей заблагорассудится.
Ричард направился ко мне, перекидывая куртку через плечо, и трое мужчин охнули.
– Так вот это кто…
– Я фигею, парень.
– Алкоголь разрушает клетки мозга. Побереги их для дела, старина. Они тебе нужны.
Я спрыгнула с табуретки, облизала губы и улыбнулась.
– Ладно, ребята, мне пора работать. Буду брать интервью. Спасибо за угощение.
– Возвращайся, когда тебе станет скучно, – сказал Джейсон.
Ричард улыбнулся ему, сквозь зубы пробормотав «идиот».
Я залпом выпила третий стакан бурбона и попросила официантку побыстрее принести нам еще виски. Когда стаканы стояли перед нами, я осталась сидеть, подперев голову руками и думая, что же меня и в самом деле тянет говорить «все только о работе». Я заметила у Ричарда шрам над бровью и маленькую ямочку на подбородке. Под столом он дважды погладил мою ногу своей.
– Ну, мисс Сенсация, что у тебя стряслось?
– Послушай, мне нужно кое-что узнать. Очень нужно. Если ты не можешь мне сказать – значит не можешь, но, пожалуйста, подумай хорошенько.
Он кивнул.
– Думая о том, кто совершил эти убийства, ты представляешь себе кого-то конкретного? – спросила я.
– Да, нескольких человек.
– Мужчин или женщин?
– Камилла, почему ты спрашиваешь об этом именно сейчас и с такой настойчивостью?
– Мне просто нужно знать.
Ричард помолчал, отпил из стакана, потер щетинистый подбородок.
– У этих убийств не женский почерк. – Он снова погладил мою ногу. – Но все-таки в чем дело? Скажи как есть.
– Не знаю, я просто извелась. Уже понять не могу, на что направить силы.
– Давай помогу.
– Ты знаешь, что девочки прославились из-за того, что кусались?
– Мне рассказывали в школе, что был скандал в связи с тем, что Энн убила у соседей птицу, – ответил он. – А за Натали следили строже, из-за того, что она натворила в прежней школе.
– Натали откусила у одной своей знакомой мочку уха.
– Нет. С тех пор как Натали приехала сюда, никаких жалоб на нее не поступало.
– Значит, в полицию об этом не заявляли. Ричард, я видела пострадавшего, мочка действительно откушена, и врать ему незачем. Энн тоже отличилась, кого-то покусала. Мне все чаще кажется, что девочки кого-то очень разозлили. Похоже, их истребили. Как бешеных животных. Может быть, поэтому и зубы выдрали.
– Давай по порядку. Во-первых, кого укусила каждая из них?
– Этого я сказать не могу.
– Камилла, я сюда не дурака валять пришел, черт побери! Скажи.
– Нет. – Его гнев меня удивил. Я думала, он засмеется и скажет, что я особенно хороша, когда не повинуюсь.