* * *
Из маминой шляпной коробки была извлечена тетрадь в цветочек – ее дневник (он-то и будет предъявлен в суд с исковым заявлением в качестве подтверждающего документа). В нем обнаружены следующие записи:
14 сентября 1982 г.
Сегодня я решила перестать печься о Камилле и все внимание уделить Мэриан. Камилла так и не стала хорошим пациентом: в больном состоянии она только раздражается, злится, даже не дает к себе прикоснуться. Это что-то неслыханное. Она такая же злобная, как Джойя. Ненавижу ее. Мэриан такая куколка, когда болеет, – просто обожает меня и все время хочет, чтобы я была с ней. Я люблю вытирать ее слезы.
emp1
23 марта 1985 г.
Снова пришлось отвезти Мэриан в Вудберри: «с утра рвота и затрудненное дыхание». Я была в желтом костюме от St. John, но все-таки мне в нем было некомфортно – боюсь, когда я в нем, мои волосы кажутся бесцветными. Или я вся желтая, как ходячий ананас! Доктор Джеймсон мне понравился: искусный, добрый, заботлив к Мэриан, но куда не надо, не суется. По-моему, он от меня в восторге. Сказал: «Вы ангел, каждому бы ребенку такую мать». Мы немного пофлиртовали, хотя оба носим обручальные кольца. Но медсестры докучливы. Вероятно, ревнуют. Жду не дождусь, когда поедем туда опять (возможно, предстоит операция!). Пожалуй, попрошу Гейлу испечь сладких пирожков. Медсестры любят, когда им приносят угощение к чаю. Может, перевязать банку зеленой лентой с большим бантом? Надо будет сходить в парикмахерскую, прежде чем снова возникнет необходимость ехать в Вудберри. Надеюсь, что доктор Джеймсон (Рик) будет в отделении…
emp1
10 мая 1988 г.
Мэриан умерла. Я не могла остановиться. Сбросила пять килограммов – исхудала до костей. Все невероятно добры. Люди бывают такими милыми.
Самая главная улика была найдена под подушкой парчового дивана в комнате Адоры: грязные клещи, маленькие и подходящие для женской руки. ДНК-экспертиза установила соответствие следов крови на инструменте и крови Энн и Натали.
Зубов в мамином доме не нашли. В последующие недели я представляла себе, как они могли исчезнуть: вот едет голубой кабриолет, как всегда с поднятым верхом, из окна высовывается женская рука – зубы россыпью падают в придорожные заросли, неподалеку от дороги, ведущей к Северному лесу. Вдоль реки Фолз шлепают по грязи ноги в изящных тапочках – зубы, как камешки, падают в воду. Среди розовых кустов в саду Адоры мелькает розовая ночная рубашка; руки разгребают землю – зубы похоронены, как маленькие косточки.
Но зубы не были найдены ни в одном из этих мест. Полиция их обыскала.
Двадцать восьмого мая Адора Креллин была арестована по подозрению в убийстве Энн Нэш, Натали Кин и Мэриан Креллин. Алан немедленно заплатил залог, чтобы она до суда жила дома, в привычных комфортных условиях. Учитывая сложившуюся ситуацию, суд предоставил опеку над Эммой мне. Через два дня я вместе с Эммой поехала на север, в Чикаго.
* * *
Эмма меня измучила. Ее то и дело охватывал страх, и ей постоянно чего-то не хватало. Она взяла в привычку метаться по квартире, как дикая кошка в клетке, расстреливая меня сердитыми вопросами: «Почему здесь так шумно?», «Как можно жить в такой маленькой квартире?», «Не опасно ли на улице?». Она также требовала от меня заверений в любви. Теперь, когда она больше не была прикована к постели по нескольку раз в месяц, ей нужно было сжечь лишнюю энергию.
В августе она страстно увлеклась женщинами-убийцами, такими как Лукреция Борджа, Лиззи Борден, а так же одна дама из Флориды, утопившая трех своих дочерей после нервного срыва. «Я думаю, это выдающиеся женщины», – с вызовом сказала Эмма. «Пытается оправдать свою мать», – пояснила мне врач. Я водила к ней Эмму два раза, а когда хотела показать ее доктору в третий раз, Эмма буквально легла на пол и завопила. Зато она целыми днями напролет занималась миниатюрным домом Адоры. «Так она по-своему справляется с теми ужасами, которые там творились», – сказала мне врач по телефону. «Тогда бы уж она, скорее всего, разломала его», – ответила я. Эмма дала мне пощечину, когда я ей принесла голубое покрывало для кровати Адоры не того оттенка. Она плюнула на пол, когда я отказалась ку пить игрушечный диван из орехового дерева за 60 долларов. Я пыталась применить абсурдную «обнимательную терапию», то есть прижимать Эмму к себе, повторяя: «Я люблю тебя», пока она пыталась вывернуться. Четыре раза ей это удавалось, она обозвала меня сукой и ушла к себе, хлопнув дверью. В пятый раз мы обе рассмеялись.
* * *
Алан выделил деньги на учебу дочери, и я записала Эмму в школу Белл, всего в девяти кварталах, – двадцать две тысячи долларов в год, не считая расходов на книги и школьные принадлежности. Она быстро завела себе подруг, небольшую компанию хорошеньких девочек, которых научила томиться по всему, что связано с Миссури. Одна из ее подружек, Лили Берк, мне очень понравилась. Лили была так же умна, как Эмма, но более жизнерадостна. У нее было лицо в веснушках, крупные передние зубы и шоколадные волосы – точно такого же оттенка, как ковер в бывшей моей комнате, заметила Эмма. В общем, симпатичная девочка.
Она стала нашим постоянным гостем: помогала мне готовить обед, задавала вопросы по домашнему заданию, рассказывала истории про мальчиков. Эмма с каждым разом встречала ее все спокойнее. В октябре, когда к нам приходила Лили, она закрывалась в своей комнате, демонстративно хлопнув дверью.
* * *
Однажды ночью я проснулась и увидела Эмму, которая стояла перед моей кроватью.
– Ты больше любишь Лили, чем меня, – прошептала она.
Эмма была горячей, мокрая от пота рубашка прилипла к телу, зубы стучали. Я отвела ее в ванную, посадила на унитаз, намочила махровую салфетку прохладной водой, пахнущей металлом, протерла ей лицо. Мы посмотрели друг на друга. Серовато-голубые глаза, в точности как у Адоры. Водянистые. Как зимний пруд.
Я высыпала в ладонь две таблетки аспирина, положила их обратно в пузырек, потом достала опять. Две или одну? Дать их так легко, но не захочу ли я потом поить и поить ее лекарствами? Лечить больного ребенка… Она смотрела на меня, дрожа, и я чувствовала незримое присутствие матери.
Я дала Эмме две таблетки аспирина. От их кислого запаха мой рот наполнился слюной. Я выбросила остальные в сливное отверстие раковины.
– Теперь ты должна положить меня в ванну и помыть, – ноющим голосом потребовала она.
Я сняла с нее ночную рубашку. Ее нагота меня ошеломила: тонкие, как у маленькой, ножки, на бедре круглый рваный шрам, как половина бутылочной крышки, легкий пушок между ног, полная, соблазнительная грудь. Тринадцать лет.
Она села в ванну, уперев колени в подбородок.
– Протри меня спиртом, – прохныкала она.
– Нет, Эмма, просто расслабься.
Эмма покраснела и заплакала.
– Она так делает, – прошептала она. Плач перерос в рыдание, потом в заунывный вой.