— Не забудь повторить гаммы, — напомнила она ребенку, — делай это каждый день!

Трамвай остановился прямо перед ними, скрипнув колесами; двери распахнулись. Мальчик поднялся в салон и махнул итальянке рукой на прощание.

— До встречи на будущей неделе! — крикнула она сквозь шум захлопывающихся створок.

Вагон дернулся и стал набирать скорость. Полные ярких красок витрины проплывали мимо окон до тех пор, пока трамвай не покинул богатые кварталы. Все сидячие места в салоне оказались заняты. Мальчик хотел перейти в заднюю часть вагона, где в отделении, предназначенном для женщин, оставались свободные места, но передумал. «Так вести себя не подобает!» — часто повторяли ему. Он схватился за поручень и уже собрался заняться изучением красивых машин, проезжавших за окном, как вдруг увидел среди пассажиров знакомое лицо. Этот высокий человек разглядывал мальчика и улыбался; затем на лице его отразилась неподдельная радость.

— Здравствуй, Джордж! — сказал он.

Мальчик узнал говорившего: он был у них в гостях накануне вечером; отец еще сказал, что это полицейский.

— Мы знакомы, помнишь?

— Здравствуйте, господин!

Мужчина говорил негромко, так чтобы его услышал только мальчик:

— Мне повезло, что я встретил тебя здесь. Признаться, боялся с тобой разминуться. Знаешь, мне ведь пришлось пробежаться, чтобы успеть заскочить в этот трамвай.

Джордж кивнул из вежливости, внимание его тут же переключилось на автомобиль, который с ревом пошел на обгон трамвая.

— Тебе нравятся машины? — спросил полицейский.

— Да, я их обожаю! У моего отца «Бентли»… Знаете, что такое «Бентли», господин? Это очень быстрая, самая быстрая машина!

Рядом двое мужчин читали газеты с очень суровым видом, а чуть дальше еще один пассажир ковырял в носу, разглядывая проплывающие мимо здания.

— О да, я представляю себе, что такое «Бентли». А знаешь что, ведь моя машина даже быстрее, чем «Бентли»!

Джордж нахмурился, как будто это казалось ему немыслимым.

— Так и есть, уверяю тебя! Кстати, если хочешь, мы с тобой можем на ней прокатиться.

На лице Джорджа появилось недоверчивое и одновременно восторженное выражение.

— Отлично, но сначала, — продолжал полицейский, — я должен сказать, что меня послал к тебе отец. Вот откуда я знал, что ты поедешь в этом трамвае. Он велел мне проводить тебя к нему, на площадку для поло. Ты когда-нибудь видел игру в поло?

— Нет! — ответил Джордж с энтузиазмом.

— Ага, наверное, отец решил сделать тебе сюрприз. Ты пойдешь со мной, я отведу тебя к нему.

Джордж робко кивнул; нельзя сказать, что он полностью доверял этому человеку, но открыто возражать взрослому не решился.

— Мы поедем туда на вашей машине? — спросил он.

Полицейский тихо засмеялся.

— Да, ты ее увидишь. И сможешь на ней прокатиться.

Казалось, мальчик успокоился; его собеседник выпрямился.

— Давай, здесь нам надо выходить… Ну, идем! — И протянул Джорджу руку.

Вместе они вышли под жаркие лучи солнца.

— А ваша машина… она там, куда мы идем? — поинтересовался ребенок.

— Да, она у моего дома.

Пассажиры трамвая видели, как мальчик и мужчина уходят прочь. Затем двери вагона закрылись. Голос полицейского теперь был приглушен уличным шумом:

— Когда мы зайдем в дом, я познакомлю тебя со своим другом. Поиграешь с ним.

И они потерялись в необъятных лабиринтах Каира, среди снующих повсюду горожан.

Марион сжала зубы, чтобы заглушить острую боль, поднимавшуюся откуда-то изнутри. Провела кончиками пальцев по губам, как будто пытаясь вспомнить собственное лицо и найти саму себя, потерявшуюся среди всего этого множества чужих жизней. Заметила, как справа вдалеке на мгновение мигнули и погасли огоньки автомобильных фар. И вот в окружавшей их тьме вновь воцарились звезды — с начала времен единственные безмолвные свидетели человеческих трагедий.

Очень медленно она поместила фотокарточку обратно, внутрь обложки дневника, подержала его некоторое время в руках, как будто взвешивая, и протянула старику:

— Полагаю, это принадлежит вам.

Дкордж взял книгу и убрал ее в карман.

— Теперь вы знаете все, — подвел он итог.

— За исключением причины, по которой вы хранили дневник на протяжении всех этих лет, — произнесла Марион с уважением в голосе.

Джордж ответил ей усталой улыбкой.

— Это помогло мне понять его. Что касается остального… Я был ребенком. Не всегда можно объяснить, что именно побудило ребенка действовать так, а не иначе. Теперь старик. Детство и старость немного схожи.

— А что было между детством и старостью? — тихо спросила Марион.

— Я пытался понять Джереми Мэтсона.

Марион поперхнулась, не осмеливаясь задать вопрос, который вертелся у нее на языке. Джордж кивнул, призывая собеседницу преодолеть робость.

— И… вам это удалось? Я хочу сказать — вы перестали его ненавидеть?

Старик похлопал ладонью по карману, где лежал дневник.

— Иногда я даже плакал, сожалея о том, какую жизнь ему пришлось вести.

Марион плотнее закуталась в плащ, чтобы защититься от порывов холодного ветра.

— А теперь, дорогая моя, скажите себе следующее. Все это лишь история, длинная и странная история, закончившаяся много-много лет назад. Пусть со временем у вас останутся о ней лишь смутные воспоминания. Желательно, чтобы из уважения ко мне вы совсем ее забыли. Будь я волшебником, я начисто стер бы ее из вашей памяти.

Он положил руку на плечо Марион и повернул ее в сторону лестницы-кружева. Поднимаясь по ступенькам, она краем глаза заметила за спиной какое-то движение — Джордж вытирал ладонью слезы.

Эпилог

Марион обняла Беатрис и стала спускаться по Гранд-рю; подруги только что попрощались. Со времени признаний, сделанных Джорджем Кеоразом, прошло всего два дня, и вот седан-легковушка ждет ее у подножия Мон-Сен-Мишель; провела она здесь две недели. Накануне сестра Анна предупредила, что за Марион скоро приедут: она возвращается в Париж. Тем же вечером в домике у нее раздался телефонный звонок; появились кое-какие новости: судья всерьез взялся за ее дело, ее срочно вызывали на процесс. Что дальше, никто сказать не мог. Несколько дней поживет в какой-нибудь гостинице, а там будет видно. В ее положении по-прежнему никакой ясности; предстояло еще долго скитаться. Марион покидала свое укрытие гораздо раньше, чем предполагалось.

Рано утром Марион отправилась к дому Джорджа, чтобы оставить письмо для старика. Думала над текстом этого послания весь вечер и в конце концов написала только: «Спасибо, что сказали мне правду. Марион». Конечно, записка не отражала всего, что было у нее на сердце, но по крайней мере, рассудила она, это лучше, чем ничего.