— En temps de Napoleon le Grand, encore jusgu… a du Crise Premier, — разливая по первой, Жако благоговейно возвел очи горе, — la maison de commerce «Lenon» a Paris de Staraja Zemlja avait mis sur le marce, en honneur de la garde imperiale, une nouvelle espece de cognac. Le voila! Faites attention, messieur, a la forme de cette bouteille, au portrait de Napoleon le Grand, a son visage. Oh-oh… C'etait un homme unique et si j'etais ne chutes Sibiries neiges, non marechal Stalin avecc illes horribles Ka-tju-cha-.es et, pardonnes-moi, no entete russe ressemblant a sur barbarie, ciclopes en Malachaies avaient fait preuve apres la pris de Moscou, — il avait pu etrejiusqu… a present Empereur tous les deux Frances et Angou-de-Cavigniaque et maitre de la moitie du monde, — Жако секунду-другую посомневался, но все же решился продолжить, — mois il peut-etre meme et Ie Suprasser President de Federation Galac-tique! (В царствование великого императора, еще до Первого Кризиса, торговый дом «Ленон», что в Париже на Старой Земле, выпустил в честь императорской гвардии особый сорт коньяка. Вот этот! Обратите внимание, месье, на форму бутылки, на портрет Наполеона, на черты его лица… О-о… Это был единственный, неповторимый человек, и если бы не сибирские снега, не маршал Сталин со своими ужасными Ка-тью-ша-ми и, прошу прощения, не русское упрямство, похожее на варварство, которое эти циклопы в малахаях проявили после падения Москвы, он и до сих пор был бы императором обеих Франции и Анжу-на-Кавеньяке и властелином мира… а может быть, даже и Его Высокопревосходительством Президентом Галактической Федерации. (С третьего захода Жако начинает говорить с жутким акцентом.).).
— А не фиг было ему переть в Москву, — сказал Алексей Костусев, с удовольствием опрокидывая третью стопку императорского коньяка. — Жрал бы себе дома спагетти, глядишь, все бы и наладилось.
Жако поперхнулся, забегал глазами, что-то сообразил и закивал.
— Oh, oui, c'etait la faute de ce grand homme, mais, meme les genies se trompent. (О, да, это была ошибка великого человека, но и гении ошибаются..)
— То-то же. Р-разливай! — приказал Костусев. Спустя два часа, когда полиция давно уже отгородила развалины кафе от толпы досужих зевак двойной линией оцепления и краснолицый полковник, все так же игнорируя находящихся в помещении, принялся все же деликатно покашливать в кулак у входа, Алексей и Жако были уже кровными братьями.
— Cette beau chalie tres sur et non accessible, — жарко дышал в костусевское ухо кондитер. — Je personel vi tracer projet, je personel aller sur dimanche choisir cjnstru-tion materiaux. Ne pour me, non! — Он ударил себя в пухлую грудь. — Pour gul Jaquos ne rougir a couse de me, si une fois pluis et vent Ie soir, en Ie moison frapper Empereur Napoleon Ie Grand. — Жако всхлипнул. — II arriver, il oter etre mouille bleu redingote et triangle chapleou, il liter Jaquos au de oreille, comme autrefois, et demander: «Gul, caprale Le Jeif, mon vieux devour grognon, est-il possible tu permrttre les tiennes Empereur de nauveau se trouver en bras malediction origiginairen de He?»… — Тяжелая связка ключей, тихо звякнув, легла в карман блейзера. — Ргеп-dre clef, bon ami, inscrire adresse et ensuite moi etre libre… (Это прекрасное шале, очень надежное и неприступное… я лично чертил проект, я лично ездил по воскресеньям закупать строительные материалы… Не для себя, нет!.. А чтобы Жако не пришлось краснеть от стыда, если однажды, дождливым и ветреным вечером, в его дом постучится великий император Наполеон… Он войдет, он снимет промокший серый скэртук и треугольную шляпу, он дернет Жако за ухо, как бывало когда-то, и спросит: «Ну что, капрал Ле Жюиф, мой старый верный ворчун, неужели ты допустишь, чтобы твой император опять попался в лапы проклятым островитянам?» Возьми ключи, дружок, запиши адрес, и тогда я буду спокоен.).
— Яша, — дрожащими губами выдавил Алексей. — Яшенька…
Поцелуй был долог и восхитителен.
А уличный ветерок в считанные секунды развеял нежный, совсем не мешающий думать хмель.
Привычно проигнорировав первые два клетчатых аэрокара, Алексей легко, не коснувшись стремян, прыгнул в салон третьего и, откинувшись на пружинистую спинку гидрокресла, назвал адрес.
— Йес, сэр, — отозвался таксист.
Водилой оказался кибер, и это было совсем хорошо. Свидетеля так и так оставлять нельзя, а зачищать живого человека как-то не очень удобно. Даже в случае крайней необходимости.
Тихая музыка заполнила салон, и Алексей расслабился, подчиняясь вкрадчивой, уговаривающей помедитировать мелодии.
Фортуна не подвела.
Он, Алексей Костусев, по-прежнему жив. А они опять остались с носом.
Все в порядке.
Вот только внутренний голос никак не желал угомониться. Бурчал, отвлекал, нашептывал, требуя немедленно вспомнить что-то упущенное из виду, очень, очень важное, столь настойчиво, что пришлось подчиниться.
Синие и красные круги поплыли перед закрытыми глазами.
И Алексей вспомнил.
Вот оно.
Сплошной сине-красной вязью полинезийских тату были покрыты лица грубых ребят из кондитерской. Всех. И гея, и толстяка, и негра. И даже стервочки-ша-тенки. Следовательно…
Холодные мурашки побежали по спине.
Такими узорами щеголяют только люди братьев Хоттабовых.
А если дошло до этого, значит, прятаться осталось недолго. Братья — это уже наивысший класс. Особенно Умар…
Музыка тем временем всплеснулась еще нежнее, еще надрывнее, но пассажир попросту не слышал ее. Впервые за последние недели тренированная логика и веселое хладнокровие дали трещину.
Нет, Алексей Костусев ничего не забыл, не простил и вовсе не собирался сдаваться. Но сейчас он готов был поменяться судьбой с кем угодно. Сказать по правде, даже с Толиком Ворохаевым…
А зря.
Ибо в то самое время, когда пропитанный солнцем нектар богов, божьих помазанников и гвардии, которая умирает, но не сдается, уже по третьему заходу опалив гортань, растекался по жилам собутыльников, Анатолий Иванович, морщась, ерзал на неудобно узком железном стуле, намертво привинченном к бетонному полу строго посреди массивной клетки для особо опасных подсудимых, а унтер-аудитор Вошь-Тыкайло, пожилой сухощавый хомо с сиротливым шеврончиком на потрепанном прокурорском мундире, отменной камердинерской выправкой и кислым лицом человека, уже в момент зачатия ушибленного собственной фамилией, явно и откровенно наслаждаясь значимостью момента, прокручивал на стареньком, давно уже официально списанном и утилизированном компе очередной лист следственного дела…
— Ну-с, — сказал он наконец, сурово супя брови и близоруко щурясь, — перейдем к четвертому пункту обвинения. Подсудимый, признаете ли вы, что с корыстной целью, находясь в сговоре с другими лицами, приняли от гражданина… (фамилия прозвучала неразборчиво) взятку в размере одного, в скобках, прописью, одного сантехнического изделия номер четыре нуля пятнадцать дробь четыре нуля пятьдесят один «бис», именуемого также (он запнулся) unitasis domis vulgaris?