А в этом году мишка Руслан был наконец-то конфискован Любочкой. Конечно, не без скандала, ну и что? В конце концов, дочь уже не ребенок, а вполне взрослый человек, и нечего ей возиться с игрушками…
Чмокнув мишку Руслана в круглый трогательный носик, Любочка водрузила его на секретер, придирчиво осмотрела и мечтательно улыбнулась.
Вы-ли-тый Руслан Борисович!
Только ты, мишенька, хоть и Руслан, все равно — лопоухий увалень, а шеф… шеф — это… м-м-м… ма-а-ачо. Таких больше нет, разве что на Багамах… Но куда тамошним мальчикам до настоящего му-ужчины!
Зуммер.
— Да… Ой, ну зачем вы, Ояма Хамагитович, ну я же не серьезно говорила… Да? Спасибо огромное… Да, конечно, не забуду, перезвоните ему лично, по новой линии, только не говорите, что я номер дала…
Вот так! Ояма узкоглазая билетик на карнавал прислала!
Ой, как шеф ругаться буде-ет!
Бедненький…
До визажиста так и не добежала, и черт с ним, с визажистом, не до него уже; если сегодня не вылететь — не успеть! Две недели скутером… У кого бы скутер одолжить? У Сержа? Не-е, его жаба задавит. Не будем ссориться… Вадик с Наташей вроде никуда не собирались… а на крайний случай… Да что она, скутера не найдет, в самом деле?
Да где же шеф?!
Любочка насторожилась.
Шаги за дверью… Его?
Кажется, да. Точно, его!
— Доброе утро, Руслан Бо…
Любочка, тихо ойкнув, поднесла к приоткрывшимся карминовым губкам сжатые кулачки.
Руслан Борисович, всегда такой импозантный, подтянутый и вальяжный, производил жалкое впечатление. Скрученный уродливым жгутом бархатисто-сиреневый галстук сбился набок, новый белоснежный костюм был выпачкан чем-то жирным и смят, будто владелец спал в нем несколько суток подряд. Не только под мышками, но и на бортах пиджака проступали темные влажные пятна пота. Любочке почудилось даже, что сквозь дурманящий аромат дорогого дезодоранта пробивается отчетливый неприятный запах.
И самое главное: Руслан Борисович был не брит! Брыластые, очень привлекательные на секретарский взгляд щеки его уродовала неопрятная щетина, подбородки студенисто тряслись, глаза блуждали. Двигался он, правда, достаточно ровно, но наметанный Любочкин взгляд отметил, как лихорадочно пульсирует синяя жилка над растерзанным воротом сорочки и как дрожит судорожно ухватившаяся за правый лацкан рука.
Либо планетарный голова был болен, либо пребывал в состоянии сильнейшего нервного стресса. В любом случае он нуждался в немедленной интенсивной помощи и опеке… Какие тут карнавалы!..
— Руслан Борисович, миленький!..
Глядя сквозь Любочку, господин Буделян (Быдляну в Управе не котировалось) досадливо мотнул головой. Потом, выпустив измочаленный лацкан, пошарил в кармане пиджака, выудил оттуда большой, насквозь мокрый красный платок, промокнул лоб и бормоча что-то нечленораздельное, скрылся за дверью кабинета.
Любочка вспыхнула.
За долгие годы совместной работы между ними случалось всякое, но чтобы вот так… Отмахнулся, как от мухи. Как от зеленой, назойливой мухи. Раньше небось не отмахивался. Она-то, дурища, к нему как к родному…
А какие, собственно, у него могут быть проблемы?
Все живы, это точно. Иначе замы бы уже на ушах стояли.
Здоровье бычье. Неделю назад обследовался.
Сверху наехали? Некому вроде.
Точно. С курвой очередной поругался.
Кончик Любочкиного носа заострился и побелел.
Ну уж извините. Если у кого-то седина в бороду — бес в ребро, то она, Любовь Алексеевна, давно уже не девятнадцатилетняя дурочка, с которой каждый перспективный бык при высшем физкультурном образовании мог обращаться как с личной собственностью!
— Обидели нас, мишенька? — Любовь Алексеевна щелкнула мишку Руслана по глупому носу-пуговке. — Ничего. Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет.
Она забросила плюшевую тварюшку под стол…
Схватила сумочку…
И остановилась.
Бросить приемную без присмотра было ка-те-го-ри-чес-ки невозможно.
Как быть? Просить о подмене некого: Светка хворает, Гизелла — та еще сука, Ананьевна — заслуженная сука со стажем. Завтра, кстати, ее день. А вот сегодня…
Любовь Алексеевна ткнула кнопку компофона.
Дочь, конечно, сущее дитя, зато все порядки знает. Вот пусть и посидит, пообслуживает своего любимого крестного.
У которого была тяжелая ночь.
С кур-рвами.
…Ах, как не права была Любочка, как жестоко ошиблась ее интуиция!
Не с курвами, далеко не с курвами провел эту ночь планетарный голова особого галактического дистрикта Старая Земля. А в большом, наполовину забитом всякой всячиной мусорном контейнере, куда, вдребезги пьяный, рухнул около половины третьего, да так и не смог выкарабкаться, сколько ни подпрыгивал. И не планировал он заранее столь неординарного мероприятия, а просто ровно в полночь сам собою включился в его загородной резиденции, семибашенном Сан-Жее, обесточенный визор. И говорили с ним те, чьи имена страшно не то что произнести вслух, но даже и помыслить. И сказали они ему, что он — поц. И было ему сделано предложение, от которого он не смог отказаться, хотя, видит бог, все бы отдал, чтобы смочь…
Предложенный ему выбор был нелегок, но желтые с искоркой тигриные глаза полуночного собеседника исключали пощаду, и господин Буделян, как и любой бы на его месте, не колебался ни секунды.
Когда экран погас, он достал из сейфа именное личное оружие, выщелкнул обойму, пересчитал патроны, зачем-то попробовав каждую пулю на зуб, хмуро кивнул и разбудил пилота. Который, впрочем, был отпущен сразу же по приземлении на одном из усеянных разноцветными огнями, никогда не пустующих городских пляжей.
Окончательное итого — так он решил! — должно было свершиться на лоне природы, мэй (Непереводимое, крайне эмоциональное восклицание, примерно соответствующее русскому «бля!..» (молд., гугаузск.)) матери всего сущего, под высоким звездным небом, озаряющим… и так далее.
Но напоследок Руслану Борисовичу захотелось просто пройтись по улицам, позволить себе маленькие радости маленьких людей, те незатейливые удовольствия, которых он был лишен долгие десятилетия витания в эмпиреях, слиться с народом, которому служил беззаветно.
Он слился с народом в «Космо».
Он начал позволять себе в «Анлантисе», продолжил в «Новой Жакерии», усугубил в «Домино» и добавил в подворотне около «Русского чая».
А вслед за тем решил тряхнуть стариной и пытался сплясать пламенный молдавский жок на подиуме «Ай-люлю», но был сброшен в оркестровую яму и крепко побит по причине исключительного сходства с планетарным головой…