Подвывал, закатывал глаза и слушал.
Сейчас, восседая на плечах Убийцы Леопардов, Лягушонок пытался и никак не мог унять мелкую ледяную дрожь. Старшим неслыханно повезло: внезапный пожар прервал ночные забавы, и они успели уйти. А местным очень не понравилось то, что они делали в поселке. Но его, онемевшего от ужаса, не обидели. Наоборот, напоили соком и даже заставили все-таки съесть ломтик лепешки. Потому что он маленький, ему только десять весен, над его бровями нет еще родовой насечки. Квакка нем, но не глух! Бородатые дядьки с копьями сказали воинам нгуаби, пришедшим позже, что он, Лягушонок, наверное, сынишка одной из тех страшных мертвых женщин. И могучий Мгамба ответил: может, так, а может, и нет, но они заберут малыша с собой. В большом поселке Кхарьяйри, сказал Мгамба, есть хорошие знахари, умеющие снимать Затыклу Назигда — печать молчания. И быстроногий М'куто согласился: правильно. Все насечки и обереги убийц уничтожил огонь. А мальчишка наверняка что-то видел и что-то слышал, если расспросить его умно и без спешки, можно будет понять, кого искать и кому мстить. Конечно, недобро усмехнулся Следопыт, лучше было бы попытать самих ночных нелюдей, вернув их на время с Темной Тропы. Жрецы Кхарьяйри умеют это. Но, как ни жаль, уже поздно: воины, пришедшие первыми, поспешили пробить колышками поганые сердца…
Адгаангуаби и огромный H'xapo ничего не сказали.
Только переглянулись.
И Квакка понял: немой или нет, он пропал.
Могут ошибаться хмурые, чем-то рассерженные бородачи. Могут обмануться и воины нгуаби, даже такие славные, как силач Мгамба и М'куто-Следопыт. Но смешно даже думать, что кто-то сумеет ввести в заблуждение Пришедшего-со-Звездой или беспощадного Убийцу Леопардов, за особую ярость в бою прозванного Сержантом…
Они знают про него все.
Но ведь тогда они должны знать и то, что маленький Лягушонок ни в чем не виноват. Он просто не хотел всю жизнь рыбарить на болотах. Он уже был Ква-Икринкой и ходил с удочкой, потом Кваком-Головастиком — и бил двузубой острогой донных усачей. А скоро Квакка-Лягушонок, умеющий ставить перемет, выучится таскать сеть, станет Юрким Лягухом — на веки вечные, до самой смерти, и не бывать ему ни Бакланом, ни даже Селезнем, а уж тем более не носить гордого имени, придуманного некогда бабушкой и сладко звучащего в снах: Громокипящий Кергуду.
Не может быть, чтобы это было правильно.
Вот почему, когда Брекка, старший брат, сказал отцу, что уходит в Дгахойемаро, где станет воином самого дгеббемвами, который раньше звался Дгобози, а нынче взял имя Ккепе Лю т'Та, Багряный Вихрь, печень Лягушонка дрогнула. Пусть он младше Брекки на три с половиной весны, но ничем не хуже! И взрослые двали, пришедшие из самого Дгахойемаро собирать ватажку болотников, осадили друзей Брекки, поднявших было на смех малыша Квакку: для храброго нет запретов, сказали они, пусть идет с нами, если он докажет, что готов отвергать ложные табу, как положено истинному дгеббе, Багряный Вихрь примет его в воины наравне со старшими.
И он вел себя храбро, достойно, как подобает воину. Он один одолел двух вражеских стражей, и не беда, что не силой, а хитростью: хитрость на тропе войны — не подлость, а доблесть! А женщин он совсем не трогал, и даже когда старшие в награду за доблесть дали ему нож, он крепко-крепко зажмурил глаза и ударил только тогда, когда Брекка начал дразниться! И потом, он никак не мог убить ту старуху… как же можно убить с закрытыми глазами?.. но все равно, когда в лицо плеснуло теплым, брат сразу перестал насмехаться, хотя Лягушонка вырвало прямо Брекке под ноги…
Теперь Квакка не рыбарь, а воин, ничем не хуже Убийцы Леопардов, только гораздо меньше, иначе большие двали из Дгахойемаро не наградили бы его красивым ожерельем, которому наверняка обрадуется бабушка!
За что же убивать малыша Квакку, который ни в чем не виноват?!
Пусть отвечают старшие. Ведь это они сманили Лягушонка из дому и подослали его к стражам, и ножик ему дали тоже они. А потом еще и бросили. Одного. В лесу. Маленького, беззащитного. Нельзя так делать! Запрещено оставлять в беде товарища; великое, непростимое дгеббузи…
Жесткие пальцы H'xapo сжались, словно челюсти зеленого крокке.
Лягушонок жалобно вспискнул.
Убийца Леопардов — колдун! Обтает его мысли. Нет, уже прочел и сейчас, прямо на придумывает страшные пытки!
— Шью шьякки. — вполголоса выругался сержант. Он совсем не хотел причинять мальчугану боль; бедолаге и так здорово досталось.
— Ддуддаге? (Очень больно? (дгаа).).
Молчит. Все время молчит. Немудрено, что видел он, способно ослепить разум даже взрослому и опытному, даже последним охотникам за головами, которые еще живы, но, к счастью, слишком стары, чтобы, оторвав морщинистые зады, ходить в сельву. Скорее бы Кхарьяйри! Там лекари, могут, подлечат… но все равно никогда не забыть мальчонке эту ночь…
Да что мальчонка! Сам H'xapo, придавший многое, с трудом сумел сохранить подобие невозмутимости. глядя на останки Лесных Сестер и тех несчастных, что на беду свою именно в этот недобрый час оказались в Обители. Как Ваарг-Таанга, Владычица рака, допустила такое? Она ведь тоже женщина, какой носитель иолда мог решиться на то, за что ответит и семью семь поколений его ни в чем не повинных потомков?!
Слава Творцу, среди мертвых не. оказалось Вождя. Но кощунство не стало от этого меньшим. Стало быть, их целью была не Вождь, а Он.
Непостижимо. Лесные Сестры сщенны и неприкосновенны. Их знания, их искусность для всех. И горным дгаа, и межземным, и пах нгандва с равнин, и синим людям будуи, обитателям жгучих песков, которых вообще-то нет, потому что человек не может быть синим, но, с другой стороны, на то воля Тха-Он-гуа… Даже пришельцы-мохнорылые по слухам, устроенные не совсем так, как прочие, прудили сюда, оказавшись в беде. И никто не ушел без помощи. Любое женское горе умели прогнать Лесные Сестры; бесплодные чрева тут становились плодоносящими, трещины в семейных очагах зарастали. Как? Это тайна женщин. Из носящих иолд путь в Обитель открыт лишь малышам, да и то не всем. H'xapo мать приносила сюда, когда будущий Убийца Леопардов — трудно в такое поверить! — прозывался Глистенком, и отец брюзжал днем и ночью, упрекая жену, принесшую в дом не умеющего ни жить, ни умереть заморыша…
А теперь он бежит по тропе и спиной чувствует ужас урюков, несущих тяжелые носилки с телом Главной Сестры. Она была родом из Кхарьяйри, и вот она возвращается домой. Других Сестер заберут в другие поселки, и сородичи, оплакав, проводят их на Темную Тропу.
Мозолистые ступни четко и ровно бьют мягкую тропу.
Дыхание размеренно. Мысли сбивчивы.
Это уже не война. В сельву пришло что-то иное, чему нет названия.
Большой Чужак, конечно, пришел незваным и принес с собой немало крови и горя. Но и воюя, и сейчас, уходя, он соблюдал законы боевой тропы. Такого врага можно и нужно ненавидеть, но его глупо не уважать. С таким не стыдно и примириться, если условия мира приемлемы. Дгеббе — не враги с равнины. Они хуже любого врага. Отказавшись от дгаадгеббузи, дедовских запретов, они перестали быть людьми дгаа. Насилуя женщин, убивая детей, дергая за бороды стариков, они утратили право называться людьми.