Старик высунулся из окна и вновь взмахнул ножом. Ржавый клинок нанес воздуху глубокую рану в опасной близости от моего носа. На мгновение мне показалось, будто старикан намерен вылезти наружу.

Тональность жужжания изменилась. Продолжая карабкаться, я рискнул повернуть голову. Младенец наложил на тетиву стрелу, выстрелил и поразил старика в тыльную сторону той ладони, в которой он сжимал рукоять ножа.

– Поднажми, придурок! Если бы не ты, меня бы никто не заметил.

– По мне, лучше бы тебя здесь и не было.

Как все же приятно быть молодым и глупым! Лет десять назад я бы забрался на такую стену не глядя.

Футах в двадцати над окном болтался конец веревки, спускавшейся с крыши, козырек которой нависал над нами. Хорошо еще, что для подъема выбрали самое низкое место... Моя новая подружка, молодая и глупая, просто-напросто подпрыгнула, ухватилась за веревку и полезла вверх. Старик с ножом, несмотря на раненую руку, последовал ее примеру и повис, выпучив глаза.

Когда ноги девушки исчезли за парапетом, летучий младенец взмыл вверх с той же медлительной грацией, какую можно наблюдать у крупных летающих насекомых: они как бы подчеркивают всем своим видом, что презирают закон тяготения, обрекающий большинство их собратьев на вечное пребывание на земле. Поднимаясь, карапуз так и сыпал цветистыми фразами. Какую пару мы бы составили с этой девушкой! У нее – болтливый карапуз, у меня – мистер Большая Шишка...

Я зажмурился, вдохнул полной грудью, прислушался к крикам старика, открыл глаза, помахал бдительному старикашке рукой – и шагнул вперед.

Когда мне было девятнадцать, мы с приятелями выпендривались друг перед дружкой, а заодно и перед врагом, рискуя сломать себе шею. Но теперь-то я разменял четвертый десяток, живу гораздо более размеренно и комфортабельно. В известной мере, разумеется. Ну почему я отказался, когда папаша Вейдер предлагал мне работу на пивоварне?

Я ухватился за веревку, обнаружил, что в руках еще сохранилась какая-никакая сила, подтянулся и полез вверх. Естественно, в моих движениях не было и намека на изящество, однако это меня ничуть не волновало.

– С ума сойти, детка! Этот хмырь оторвал-таки свою задницу!

– Быстрее! – крикнула мне девушка с крыши. – Иначе нас поймают.

Легко сказать. Я прибавил прыти, преодолел крутой подъем и плюхнулся на крышу, настолько широкую, что на ней можно было бы устроить плац для парадов. Или выращивать пшеницу – если, конечно, сначала уложить поверх камня слой земли. Я поднялся. Девушка вновь поманила к себе (видимо, это она умела делать лучше всего). Судя по всему, она не предполагала, что операция по спасению Гаррета может затянуться.

Летучий младенец с самокруткой в зубах мрачно наблюдал за происходящим со спины громадного коня, который вполне подошел бы великану. Над лопатками младенца виднелись кончики крыльев размерами не больше голубиных. Должно быть, ему не так-то просто удержаться в воздухе.

Коней было два.

– Ну уж нет, – сказал я. – Нет. Ни за какие деньги. – После катания на единороге Черной Моны у меня болели все без исключения ребра, и я отнюдь не собирался вновь подвергать их испытанию на прочность. А ведь единорог – не лошадь, так, дальний родственник. С лошадьми же у Гаррета отношения напряженные. Неужели мне настолько не терпится сбежать, что я соглашусь вверить свою жизнь одному из этих чудовищ?

– Погляди на психа, крошка. Он не...

– Пожалуйста, успокойтесь, мистер Гаррет, – попросила девушка, успевшая сесть на одного из коней. Похоже, она нервничала.

– Ты не понимаешь. Они могут подвести в самый неподходящий момент.

Крыша заходила ходуном, словно в доме проснулся кто-то большой и страшный.

– Увидимся, малышка. – Карапуз взмахнул крылышками и с жужжанием скрылся во мраке.

Я подошел ко второму коню. Чудо-юдо иссиня-черного цвета выглядело так, словно на нем в древности ездил на битвы рыцарь-тролль. На мгновение мне показалось, что без веревочной лестницы на него не забраться. Но ничего, обошлось. Завершив долгий подъем, я перекинул правую ногу через конскую спину и с удовлетворением отметил, что мы с конем глядим в одну и ту же сторону. Теперь можно и на крышу с высоты посмотреть...

На крышу?!

Только теперь до меня дошло, что я сижу на коне, который находится на крыше дома. Что за бред? Неужели меня разыграли? Если напрячь память, можно вспомнить кое-кого из так называемых друзей, у кого достанет ума подстроить такую подлянку.

Но вокруг не видно ни души, никто не хихикает, прикрывая свою мерзкую эльфийскую пасть мерзкой эльфийской ладонью.

Впрочем, ни один из моих друзей, настоящих и мнимых, не потратил бы ту сумму, в которую все это наверняка обошлось.

Девушка взвизгнула, как подвыпившая бэнши, и хватила коня пятками по ребрам. Счастливица! Животное устремилось следом за растаявшим во тьме карапузом. Конь, который достался мне, оправдал мои худшие предположения: он рванулся вперед, даже не посоветовавшись со мной.

24

Проклятые животные оказались еще тупее, чем я ожидал. Им вздумалось перейти на рысь. Конь девушки был пониже в холке, и ноги у него были короче, так что мой постепенно начал нагонять. Мне оставалось только вопить без умолку да отчаянно цепляться за гриву. Девушка ухмыльнулась и помахала рукой.

Мы прыгнули с крыши.

Мой конь, не моргнув глазом и ни на вот столечко не притормозив, резко вильнул в сторону, чтобы не столкнуться с другим животным. Лишь тут я сообразил, что подо мной – оборотень: в считанные секунды у коня выросли огромные крылья, широкая грудь сузилась, круп стал едва ли не тоньше осиной женской талии.

Надеюсь, никто не слышал, как я заскулил от страха.

Мы устремились ввысь, к луне. Серебристый смех девушки напоминал перезвон небесных колокольцев. Эх, молодость, молодость! Она была уверена, что мы в безопасности... Что касается меня, я был поглощен мыслями о том, как удержаться на коне, поэтому забыл даже думать о совах и прочих неприятностях.

Подъем продолжался. Танфер распростерся под нами как на ладони; я и не представлял, что город такой громадный. Справа сверкала в лунном свете речная излучина, похожая на исполинский ятаган. В городе светилось множество огоньков. Танфер никогда не засыпал, количество ночных его обитателей приблизительно равнялось количеству дневных. Он как бы объединял в себе сразу несколько городов, так сказать, менял лица в зависимости от времени суток и более-менее затихал лишь в предрассветный час.

Я крепче вцепился в конскую гриву. Хотелось молиться, но я подавил это желание: быть может, проклятые зверюги выделывают пируэты нарочно, чтобы заставить Гаррета воззвать к небесам. Впрочем, вид ночного Танфера захватил меня настолько, что вскоре я почти успокоился. С высоты птичьего полета становилось ясно, почему в Танфер стремятся все кому не лень. Он поистине прекрасен. Чтобы почувствовать вонь, увидеть нищету, боль и жестокость, столкнуться с противоречащей здравому смыслу ненавистью и не менее бессмысленным благородством, нужно спуститься на грязные улочки. Танфер – как прелестная девушка: обнимешь ее, зароешься лицом в душистые волосы – и лишь тогда заметишь струпья, вшей и блох.