— Дайте-ка я проверю.
Карты Одноглазого заскользили через стол.
— Я посмотрю, толстячок.
— Я хотел это сделать сам, Жабий Дух.
— А я главнее.
— Посмотрите их вместе, — предложил Элмо.
— Я соберу людей, а ты иди скажи Лейтенанту.
Он бросил свои карты и стал выкликать имена. Потом направился к конюшне.
Лошади взбивали пыль с непрерывным угрюмым топотом. Мы ехали поспешно, но внимательно смотрели вокруг. Одноглазый следил за обстановкой, хотя колдовать сидя на лошади довольно трудно.
Однако опасность он заметил вовремя. Элмо подал сигнал рукой. Мы разделились на две группы и стали продираться через высокие придорожные заросли.
Повстанцы увидели нас, когда мы были уже в самой их гуще. У них не было ни малейшей надежды. Через несколько минут мы уже опять передвигались колонной.
— Надеюсь, что никто не начнёт удивляться, почему мы всегда знаем об их замыслах, — сказал мне Одноглазый.
— Пускай думают, что у них там до чёрта шпионов.
— Как шпион может так быстро передавать информацию в крепость? Такой шпион слишком хорош, чтобы быть правдой. Капитан должен заставить Ловца Душ вытащить нас отсюда. Пока у нас есть ещё хоть какой-то авторитет.
Да, это мысль. Как только наш секрет раскроется, Кочерга сам обезвредит наших колдунов. И удача уплывёт от нас.
Перед нами выросли стены Весла. Я начал испытывать некоторое сожаление. На самом деле Лейтенант ведь не одобрил этого похода. И Капитан лично устроит мне грандиозный втык. Я думаю, в качестве наказания он подпалит мне бороду. И когда с меня снимут ограничения, я уже буду стариком. Прощайте, уличные мадонны!
От меня ожидали другого поведения. Я ведь был почти офицером.
Перспектива всю оставшуюся жизнь чистить конюшни Гвардии и мыть лошадей не пугала ни Элмо, ни его спутников. Вперёд! За славой!
Они не были дураками. Просто хотели оправдаться за своё неповиновение.
Этот идиот Одноглазый, конечно, завопил песню, как только мы въехали в Весло. Это было его собственное дикое и бессмысленное сочинение. Песня исполнялась голосом, в принципе неспособным совладать с каким-либо мотивом.
— Прекрати, Одноглазый, — зарычал Элмо. — Ты привлекаешь внимание.
Но его замечание не имело смысла. Было слишком очевидно, кто мы такие. Так же, как и то, что у нас отвратительное настроение. Это был не морковный патруль. Мы искали приключений.
Одноглазый громко закаркал новую песню.
— Прекрати дебош, — прогремел Элмо. — Делай свою чёртову работу.
Мы свернули за угол. За копытами наших лошадей начал вырастать чёрный туман. Они затрясли головами и начали фыркать, вдыхая зловония вечернего воздуха своими влажными чёрными носами. Похоже, всё это им не нравилось, так же, как и мне. Их миндалевидные глаза пылали, как огни Ада. Шёпот страха пронёсся среди прохожих, наблюдавших за нами с обочины дороги.
Они выпрыгнули. Дюжина, два десятка, сотня призраков, рождённых тем змеиным гнездом, которое Одноглазый называет мозги. Они замелькали впереди — ошеломляющие, зубастые, извивающиеся чёрные твари, бросающиеся на людей. Ужас охватил народ. Через несколько минут на улицах уже не было никого, кроме привидений.
Я был в Весле впервые. Я рассматривал город так, как будто только что приехал из глухой деревни.
— Смотрите, — сказал Элмо, когда мы завернули на улицу, где обычно останавливался морковный патруль, — вот и старый Кукурузник.
Я знал это имя, хотя никогда раньше и не видел его обладателя. У Кукурузника была конюшня, где всегда останавливался патруль.
Старик, сидевший возле водосточной канавы, поднялся.
— Уже слышал, что вы здесь, — сказал он. — Я сделал всё, что мог, Элмо. Но я не смог достать им доктора.
— Мы привели своего собственного.
Кукурузник был стар, и ему приходилось сильно стараться, чтобы удержать темп. Элмо не придерживал лошадь.
Я понюхал воздух. В нём чувствовался запах дыма. Кукурузник двинулся вперёд, огибая очередной угол. Привидения мелькали вокруг его ног, как прибой, омывающий лежащий на пляже валун. Мы последовали за ним и обнаружили источник запаха.
Кто-то поджёг конюшню Кукурузника и поджарил наших ребят, пока они выбирались. Бандиты. Клубы дыма всё ещё поднимались в небо. Улица перед конюшней была заполнена зеваками. Наименее пострадавшие оцепили конюшню, перекрыв движение по улице.
В нашу сторону хромал Леденец, который командовал патрулём.
— С чего начать? — спросил я.
Он показал пальцем.
— Вон с теми хуже всего. Лучше начни с Ворона, если он ещё жив.
Сердце у меня ёкнуло. Ворон? Он казался таким неуязвимым.
Одноглазый разогнал своих самодельных призраков. Сейчас на нас не напал бы ни один повстанец. Я пошёл за Леденцом туда, где лежал Ворон. Он был без сознания. Лицо — белое, как бумага.
— С ним хуже всего?
— Пожалуй, только он может не выкарабкаться.
— Ты всё правильно сделал. Наложил повязки, как я тебя учил, да? — я посмотрел на Леденца. — Тебе бы и самому неплохо прилечь.
Повернулся к Ворону. У него было почти тридцать порезов. Некоторые из них — довольно глубокие. Я достал иглу.
Элмо бегло осмотрел всю картину пожара и подошёл к нам.
— Плох? — спросил он.
— Точно не скажу. Он весь в дырках. Потерял много крови. Лучше заставь Одноглазого сварить какую-нибудь похлёбку. Он умеет делать такое подобие куриного супа из цыплёнка и разных трав, который возвращает надежду даже мёртвым. Он — мой единственный помощник.
— Как это произошло, Леденец? — спросил Элмо.
— Они подожгли конюшню и напали на нас, как только мы выбежали.
— Это я вижу.
— Грязные убийцы, — проворчал Кукурузник.
Хотя у меня было такое чувство, что своей конюшни ему было жалко больше, чем патруля.
Элмо сделал такое лицо, как будто жевал недозрелую хурму.
— И ни одного убитого? Хуже всего с Вороном? В это трудно поверить.
— Один убитый, — поправился Леденец. — Старик. Дружок Ворона, из той деревни.
— Щелчок, — пробормотал Элмо.
Щелчок не должен был покидать крепость. Капитан ему не доверял. Но Элмо не стал заострять внимание на этом нарушении порядка.
— Кое-кто сильно пожалеет о том, что затеял всё это, — сказал он.
В его голосе не было совершенно никакого волнения или эмоций. Таким же тоном он бы говорил о цене на картошку.
Я представил, как к этой новости отнесётся Шалун. Щелчок ему ужасно нравился. Для Душечки это, должно быть, будет трагедией. Щелчок ведь был её дедом.