– Здравствуйте, Станислав Сергеевич.
Снерг обернулся. В двери, почти заполняя собою узенький проем, стоял Каратыгин, огромный, сам, казалось, излучавший энергию. Знакомы они были, но не тесно – у каждого известного журналиста и каждого крупного администратора таких знакомых масса.
– Здравствуйте, – сказал Снерг. – И вы посещаете сей уединенный уголок? Хотя, я догадываюсь, почему. Вы, кажется, интересуетесь живописью?
– И даже сам пробую. Так, малярство. Комплекс неполноценности технаря, – признался Каратыгин с чуточку наигранным самоуничижением. – А кроме того, это – идеальная нейтральная территория, где мы с вами можем встретиться как частные лица.
– Вот уж не думал о таком назначении Буяна… – проворчал Снерг. – Но понятие «нейтральная территория» в классическом значении означает место, разделяющее позиции врагов. А разве мы с вами враги? – спросил он с хорошо отыгранной долей наивности.
– Если не враги, тем лучше, – Каратыгин точно скопировал деланное простодушие Снерга. – Пойдемте, съедим по шашлычку? У меня, кстати, имеется к нему добавление. – (Он, подмигнув, показал стеклянную фляжку, усыпанную накладными медальонами.) «Гасконь», пятнадцать лет выдержки. Правда, коньяк – не в традициях шашлыка, но мы с вами не историки кулинарии.
– Пойдемте, – сказал Снерг.
Они сели у кострища. Снерг взял у киберповара две палочки и покачивал ими в воздухе, остужая. Каратыгин отвинтил стеклянный колпачок, оказавшийся двумя стаканчиками – один в другом, – наполнил их и поднес к углям. Коньяк заискрился дрожащими отблесками, крупное лицо Каратыгина, лицо пирата елизаветинских времен, чей корабль не умел давать задний ход, было покойным и отражало лишь удовлетворение предстоящими нехитрыми житейскими радостями, не изменившимися со времен фараонов.
«И это наверняка маска, – подумал Снерг, – слишком велики ставки, большая игра впереди. Вполне возможно, что он прилетел сюда всего лишь посмотреть картины, но забыть о делах не может, весь он в них…»
– Я летал на Эвридику, – сказал Каратыгин.
– Вот как? – вежливо спросил Снерг.
– Да.
– Значит, решили все же поднять вопрос в Совете Системы?
– Да. А вы о моем вояже слышали?
– Откуда?
– В самом деле?
– Я никогда никому не давал поводов обвинить меня во лжи, – резко и холодно сказал Снерг.
– Извините, пожалуйста. С языка сорвалось. Так… Но я уверен, они вам обязательно позвонят. У вас ведь друзья на Эвридике, вы там снимали когда-то, верно? Да, со мной туда летала Марина Банишевская…
– Понятно, – сказал Снерг. – И вы меня вычислили, как контрфигуру в предстоящей битве? Логично… Мне никто пока не звонил с Эвридики. Но если позвонят… Я догадываюсь, зачем туда вылетела Банишевская, и скрывать не стану – за контрфильмом дело не станет. Дело, как вы понимаете, не в моих друзьях на Эвридике. Я полностью на стороне Проекта.
– Даже зная положение дел?
– Да, – сказал Снерг. – Есть и другой аспект – я был с ними, когда обстановку еще не именовали полным провалом, как же мне бросить их теперь?
– Вам не кажется, что вы чересчур поддаетесь эмоциям, Станислав?
– Нет, – сказал Снерг. – У меня хватило времени, чтобы трезво все обдумать. А ваши аргументы я знаю заранее – приходилось беседовать с вашими единомышленниками.
Каратыгин задумчиво смотрел на багровые угли, покрытые нежными чешуйками пепла.
– Не думайте, пожалуйста, что я оцениваю ситуацию исключительно с бесстрастностью робота, – сказал он. – Противника всегда нужно уметь понимать. И стараться, чтобы не были бранными словами ни «технарь», ни «эмпирик». И я искренне хочу понять вас – таких, как вы. Пока я не понял. Я не стесняюсь признаться, что почти не умею при решении деловых вопросов оперировать… чувствами, если можно так выразиться. Я оперирую логикой и рационализмом – это тоже ни в коем случае не бранные слова. Вы же – эмпирик. Но нам просто необходимо понять друг друга… Мне нужны звезды. Вам тоже. Я верю в будущую галактическую экспансию и в то, что в будущем людям моей профессии придется решать гораздо более сложные и интересные задачи – овладение энергией звезд, астроинженерия. Круг ваших интересов тоже неизмеримо расширится. Но что, если мы с вами не доживем? Грубо говоря, мне хватит дела до конца жизни и при сохранении статус-кво. Вам тоже.
Он замолчал. Снерг зубами снял с шампура кусочек мяса, стал медленно жевать – чтобы иметь возможность обдумать ответ. Очень трудно рассуждать о глобальных проблемах вот так, без подготовки, без настроя – даже если ты не единожды думал и спорил о том, что принято называть глобальными проблемами, нужно еще суметь облечь все в подходящие слова – без демагогии, без фальши и ложной красивости.
«Мы тоже оперируем логикой и рационализмом, – подумал он, только логика у нас другая, и рационализм на ином основан…»
– Технарь и эмпирик… – сказал Снерг. – Конечно, я мог бы демагогически сослаться на хрестоматийные факты. Напомнить, что ракетный двигатель, сверхпроводимость и лазер были «открыты» вовсе не технарями – писателями, то есть эмпириками, согласно вашей классификации. Вы нашли бы на моем месте достаточно аргументов, чтобы продолжать в подобном духе… Но речь о другом. Хотя бы о том, что лазер, радар и многое другое были созданы людьми вашей профессии со значительным запозданием. Они могли бы появиться значительно раньше – по мнению ваших же коллег. Почему же запоздали? Почему ученые порой допускали поразительные ошибки в оценке сроков практического применения открытия, а писатели порой предсказывали даты с точностью до года? По-моему, у вас, у таких, как вы, есть все для того, чтобы быть мастерами своего дела – ум, знания, дерзость. Но это не та дерзость.
– Теперь вы заставляете меня повторять хрестоматийные истины, – сказал Каратыгин. – Напоминать, какое важное место в нашей работе занимает фантазия и раскованность воображения.
– Я это знаю, – сказал Снерг. – Но, повторяю, есть фантазия и фантазия. Дерзость и дерзость. Я не могу подобрать термина, может быть, его и не существует – еще никто не сумел вразумительно объяснить, что же такое любовь, вдохновение, интуиция. Но это не дает вам перевеса – попробуйте-ка объяснить мне, что такое электрический ток или гиперпространство, – не прибегать к строчкам из учебников, а описать зримо, как радугу, снег, прибой, дождь… Я знаю одно – нельзя останавливаться. Нельзя переводить все на логику компьютеров. Вы можете облечь свои законы в строгие формулы. Мы – далеко не всегда. Но мир не может руководствоваться только вашими законами – без наших ему тоже не обойтись.
Они молчали долго. Играла музыка. К костру подходили за шашлыками, здоровались, кое-кто пытался увлечь их к музыке и веселью. Они вежливо отшучивались и обещали присоединиться попозже.