– Пожалуйста, – сказал Панарин. – Предъяви разрешение и валяй.
– А кто нам его выдаст? Адской-то кухне?
– М-да, ситуация…
– Понимаешь, мне очень нужно. Очень.
– Понимаю, – сказал Панарин. – И поделать ничего не могу. Параграфы.
Кузьменко отчаянно вздохнул.
– Ладно, хиромант, – сказал Панарин. – Брезжит комбинация. Твой прибор нужно будет подключать к системам корабля?
– Ни боже мой! – воскликнул Кузьменко с надеждой. – Вот он, совсем маленький, я его в руках держать буду…
– Уже лучше, – сказал Панарин. – Видишь ли, в разрешении, выдаваемом репортерам Глобовидения, пишется просто: «Разрешается участие в полете для производства съемок», но количество «принимающих участие» не указывается, подразумевается, что это и так ясно. Соображаешь? Ничего я не нарушаю, всего лишь использую имеющие место прорехи в параграфах. Камеру за репортером носить сможешь?
– Еще как!
– Вот и отлично.
– Ну, спасибо, милостивец… Однако ее еще и уговорить надо?
– Она человек свой, – сказал Панарин. – Я постараюсь.
– Ты ведь с ней вчера ушел из «Приюта»?
– Да так… – сказал Панарин как можно безразличнее, но Кузьменко все равно на него не смотрел, уткнулся в свой прибор, тот, что с антеннами.
– Тим, выполнишь еще одну просьбу?
– Смотря какую.
– Отойди метров на десять, постой там и вернись, хорошо?
Тон был серьезным. Кто их знает, его «черные ящики». Панарин прилежно отсчитал двадцать развалистых шагов, остановился, оглянулся – Кузьменко лихорадочно соединял два соседних прибора блестящим кольчатым кабелем.
– Можно? – негромко крикнул Панарин.
– Можно! – откликнулся Кузьменко, он не обернулся и оторвался от прибора, лишь когда Панарин подошел. – Ну да, так и есть. Не от видеофона наводки, а от тебя.
– Это как?
– Так, – Кузьменко с жесткой откровенностью глянул ему в глаза. – У тебя с этой феей какие-нибудь сложности? Заботит тебя что-нибудь?
– С чего ты взял? – сказал Панарин.
– А это он взял, а не я. Вот этот, – он кивнул на прибор с антеннами. – Шумишь ты, как спасательная капсула…
– Иди ты.
– Тим, это очень важно, я не из любопытства. Грызет тебя что-нибудь касаемо ее?
– Да, – неохотно сказал Панарин. – Грызет. Доволен?
– Доволен.
– Ты хочешь сказать, что этот скворечник читает мои мысли? – Панарину захотелось отодвинуться, и он чертыхнулся про себя.
– Ну, до этого мы еще не дошли, и неизвестно, когда дойдем, просто… Ты ведь отличишь инфракрасное излучение от радиоволн, если будешь располагать соответствующей аппаратурой? Эта машинка всего-навсего порядка на два сложнее кибермедика. Раздумья о производственных проблемах и размышления о сложностях личных дел имеют различную длину волны, что ли. Понятно, назвать объект прибор не в состоянии – это я сам делаю выводы, собирая сплетни нашей маленькой деревни.
– Интересно, – сказал Панарин, ощущая острое желание немедленно испытать прибор на прочность посредством чего-нибудь тяжелого. – А что говорят биофизики?
Кузьменко грустно усмехнулся:
– Если ты пойдешь с этим к кому-нибудь из биофизиков, он тебя, не дослушав, спустит с лестницы и запустит вдогонку томом кого-нибудь из их классиков…
– Но если ему продемонстрировать?
– Как ты ему продемонстрируешь? Этот чертов граммофон на Земле работать отказывался, а здесь работает как часы. И это не единственная сложность… Наша с вами судьба, Тим, схожа не только внешней стороной. Мы постоянно наталкиваемся на сенсационные результаты, но подвести под них теорию, свести в систему не можем. А без теории и системы все остается мозаикой впечатляющих фокусов. Толкаемся вслепую, ищем новые пути…
Он замолчал. Молчал и Панарин. Из-за ближайшей палатки вышел и направился к ним человек – женщина в старомодном платье, как показалось сначала, но походка была мужская, и Панарин сообразил, что это священник.
«Этим-то что здесь нужно?» – подумал он растерянно и попытался вспомнить книги и фильмы, способные подсказать, как с экзотическим гостем обращаться. В голове крутилась бесполезная чепуха, окрошка из протопопа Аввакума, князь-папы Зотова и вовсе уж ни к селу ни к городу пришедшего на ум капуцина из какого-то приключенческого фильма.
Священник остановился перед ними, вежливо поклонился – благообразный, седой, с умным лицом. Шевельнулось прямо-таки детское желание потрогать его за бороду – настоящая ли? – настолько нереальным он выглядел, не соответствовал веку и месту.
– Я имею честь обращаться к командору Панарину?
– Да, – сказал Панарин. – Чем могу служить?
– Арсений Николаевич Жезлов, руководитель группы. Мне хотелось бы согласовать с вами сроки нашего эксперимента.
Он протянул бумаги. Разрешение Технического управления на эксперименты в зоне полигона Проекта. Спецификация экспериментов – ничем не примечательный по характеристикам полет с довольно расплывчато указанной целью: исследование аномальных областей пространства конфигурации К-3. Панарин проставил в бланке числа, по которым полигон был свободен, и «Апостол Павел» мог выделывать там все, что заблагорассудится. Расписался в положенном месте и вернул бумаги.
– Когда вы назначите день полета, придется оформить еще один документ, – предупредил он.
– Благодарю, мне это известно.
– Если не секрет, чем вы намерены там заниматься? – не удержался от вопроса Панарин.
– Тем же, что и вы – постижением истины. Только у вас истина именуется природой, а у нас – богом.
– И вы думаете, что здесь вам к нему ближе? – не подумав ляпнул Панарин. – Простите, если я…
– В вашем вопросе нет ничего от колкости, – ничуть не обидевшись, сказал Жезлов. – В свое время церковные круги вели широкую дискуссию о том, в какой же точке Вселенной Господь, говоря мирским языком, имеет место постоянного жительства.
– И где же? – с любопытством спросил Панарин.
– После долгих дебатов пришли к выводу, что угадывать намерения Господа и его пристрастие к определенным областям пространства человеку не дано.
– А когда-то указывали точный адрес, – сказал Панарин. – Между Тигром и Евфратом.
– Когда-то и ученые предлагали использовать для воздухоплавания упряжки дрессированных орлов, – ответил шпилькой на шпильку священник. – Господь всюду. Как гласит псалом Давида: «Куда пойду от духа твоего и от лица твоего куда убегу? Взойду на небо – ты там. Снизойду в ад – ты там. (Кузьменко с отсутствующим выражением лица словно бы невзначай подкручивал верньер, косясь на шкалу.) Возьму крылья мои поутру и гряду к последним морям, но и там рука твоя удержит меня и наставит меня десница твоя…» – он замолчал. – Вам это вряд ли интересно, молодые люди…