Однажды ко мне заглянул Дик Стэндиш, и разговор зашел о Президенте.
– Все-таки он был хорошим парнем, – сказал Дик. – Не пил, не впутывался в грязные махинации…
– Ты же прекрасно знаешь, почему он не мог этого делать, – сказал я.
– Знаю, – согласился Дик. – Но какая разница? Все же, кем бы он ни был, он был президентом. Никто не посмеет отрицать, что был президент, который не произносил воинственных речей, никому не угрожал, не разрывал подписанных однажды договоров и не давал пустых обещаний, которые потом отказывался выполнять. Президент, пойми ты это. Может быть, один из лучших наших президентов… – он вздохнул и добавил: – Вот только охранять его было сущее мучение, ребята, бывало, с ног сбивались…
Но тут пришла Алиса и позвала нас обедать.
1977
конспект романа в нескольких монологах и интермедиях
Кто-то, не мудрствуя лукаво, окрестил это место в незапамятные времена Долиной Зеленых Холмов. Правда, мудрствовать и не стоило, подумала я. Долина есть? Есть. Холмы зеленые? Зеленые. Вот и все.
Мы спустились к реке по свободному от деревьев южному склону. Река была широкая и спокойная, а за рекой и простиралась Долина Зеленых Холмов. Желтые песчаные берега – мечта купальщика. Бирюзовое небо, в зените – молочно-белый серпик Павлина.
– Когда-то здесь жили, – сказал Лант. – Очень давно. Потом их прогнали на север, к водопадам.
– Ваши? – спросила я осторожно.
– Нет. Нас здесь тогда не было.
– А кто?
– Черные Перья. Мы прогнали их самих на север, уже потом. Ты хочешь идти в воду?
– Ага. У нас еще есть время, мы успеем. Лант спутал ноги купам и растянулся на песке.
Топор и дротики он аккуратно разложил рядом – внезапного нападения он не боялся, просто такие уж у них были обычаи, даже он, побывавший на Земле и видевший в сто раз больше своих земляков, не мог иначе. Я, кстати, тоже постоянно таскаю на поясе кобуру. Согласно параграфам. Так что в этом вопросе особых различий меж нами нет.
Вода была чудесная. Хотелось понырять за раковинами, но не стоило беспокоить Ланта. Он до сих пор не научился плавать, и к моему купанию всегда относится неодобрительно, а уж когда я ныряю… По их давним поверьям, в воде живет какой-то особенно мерзкий и злокозненный злой дух. Как установили наши, скорее всего, поверье это – отголосок воспоминаний о тех временах, когда их предки жили на океанском побережье и немало натерпелись от зеро-завров, действительно мерзких и опасных земноводных ящеров. Я рассказала это Ланту. Он, разумеется, ответил: «Люди верят старикам». И все.
Я вышла из воды. Лант лежал в той же позе и смотрел на меня, но теперь это меня смущало гораздо меньше, чем первые недели, я давно уже доказала себе, что, во-первых, повседневный наряд их женщин немногим роскошнее моего купальника, во-вторых, мои представления о первобытных людях как об в высшей степени необузданных, абсолютно не умеющих управлять своими эмоциями субъектах происходили из плохого знания палеопсихологии и чрезмерного увлечения в детстве третьесортными историческими романами. Без умения управлять своими эмоциями первобытный человек просто не выжил бы… Их жизнь регламентируется множеством правил, объединенных в некий кодекс, временами удивительно благородный. Никто в здравом уме не станет применять силу к женщине из дружественного племени. А мы считаемся как раз «дружественным племенем», мы включены в кодекс…
Я натянула брюки, рубашку, плюхнулась рядом с ним и предложила:
– Давай поговорим?
– Давай, – согласился он. Когда мы говорим «говорить», то имеем в виду что-то вроде «дискутировать», «спорить». Он неплохо владеет русским, но те слова, которые ему не нравятся, так как кажутся бессмысленными или лишними, упорно заменяет теми, что нравятся больше.
– В прошлый раз мы говорили про войну.
– Ага, – сказала я. – Про войну. Ты много раз ходил воевать?
– Шесть раз. Тебе не нравится?
– Ну, я понимаю – надо… – сказала я осторожно. – А девушки… Тебе случалось?
– Каждый раз.
– Но это…
– Ты как ребенок, – жестко усмехнулся он. – Своих девушек обижать нельзя. Это плохо. За это убивают. А вот когда идет война, чужих девушек убивать нужно. На войну идут, чтобы жечь чужие дома, брать чужих женщин и чужие вещи – иначе зачем война? Или ты хочешь сказать, что твои предки делали по-другому?
– Ох, это было так давно… – сказала я.
– Но оттого они же не перестали быть твоими предками? Я смотрел ваши фильмы, все было точно так же – огонь и кровь. Ты хотела бы жить тогда?
Я поежилась:
– Нет уж, благодарю покорно…
– Я хотел бы, чтобы ты жила тогда.
– Да?
– Да. Я не стал бы тебя обижать. Я увел бы тебя с собой.
– Ну знаешь! Не вижу разницы.
– Почему? Я сделал бы тебя своей женой.
– А я не хочу, чтобы меня делали женой. Стать женой – это другое дело.
– Сколько слов вы напридумывали… Так случается довольно часто – кодекс кодексом, но не понимаем мы друг друга, хоть ты плачь. По его меркам – благородство, по моим – хамство. Но если благороден, то какая разница – благороден на свой лад или нет? Или благородство весьма растяжимое понятие? Логические рассуждения заводят в такие дебри…
– Давай о чем-нибудь другом, а?
– Я хочу кончить об этом. Почему вы всегда хотите жить сложно?
– Потому что жизнь – сложная.
– На Земле. Но ты ведь здесь. Не боишься?
– Нет, – храбро солгала я.
– Врешь.
– Ну и вру.
– Вот видишь. Ты женщина, а женщины обязаны повиноваться.
– Черта с два. Смотря где.
– Везде.
Мне не понравилось, как сузились его глаза. Я сказала:
– Нам пора ехать.
– У тебя дрожит голос.
– Пусти!
Бесполезно. Все равно, что пытаться одолеть робота. Я рванулась изо всех сил, чувствуя, что вот-вот разревусь от бессильной злости. Неожиданно он отпустил меня, встал и отвернулся. Плохо веря, что все обошлось, я тоже встала. Осторожно тронула его за плечо:
– Лант…
– Ну что? – наверное, впервые за все время нашего знакомства он потерял обычную свою индейскую невозмутимость. – Ты на меня злишься? Я плохой? Но что делать, если я не могу без тебя? Что?