Ничто на свете не в силах было противостоять тому, что внезапно вцепилось в меня. Я потерял всякое представление, кто я и где нахожусь. Знал лишь, что сплю и не желаю быть разбужен.
– Мурген! – позвал чей-то голос издалека.
Хватка усилилась.
– Давай, Мурген! Возвращайся! Не сдавайся! Борись!
Я и начал бороться – только с этим самым голосом, звавшим куда-то, куда большая часть моего существа не желала. Там ждала боль.
Меня рвануло с удвоенной силой.
– Помогло! – закричал кто-то. – Он возвращается!
Я узнал голос…
То было словно пробуждение из комы, только я до мельчайших деталей помнил, где был. Помнил Деджагор, со всей его болью, всеми страхами и ужасами… Однако черты его уже начали расплываться, утрачивая четкость. Хватка ослабла. Я снова вернулся сюда.
Сюда? Где же – и когда – находится это самое «здесь»? Я попытался открыть глаза. Веки онемели. Попробовал пошевелиться. Конечности не желали утруждаться.
– Он здесь.
– Задерни занавесь. – Раздался шорох ткани. – Что же, так и будет – чем дальше, тем хуже? Я думал, худшее – позади, дальше он уже не заберется, и трудностей с его возвращением не прибавится…
О! Этот голос принадлежал Костоправу. Старику нашему. Только ведь Старик мертв, я же видел, как его убили… Или – нет? Может, я просто оставил Вдоводела надолго пережившим свою смерть?
– Что ж, он нас пока не слышит… Но дальше может становиться только лучше. Мы свернули за угол. Перевалили хребет. Если только он сам не хочет остаться…
Тут мне удалось открыть глаз.
Вокруг было темно. Я никогда раньше не видел этого места, однако это должен был быть троготаглиосский дворец. Дома… Никогда и нигде я больше не встречал построек из такого камня. И ничего удивительного, что кто-то может не узнать часть дворца, находясь в ней. Все таглиосские князья во время своего правления хоть малость, да пристраивали. Вероятно, лишь старый дворцовый ведун Копченый знал весь дворец. И Копченого с нами больше нет. Не знаю, что случилось с ним после, но несколько лет назад он был разорван сверхъестественной тварью, коей не желал быть съеденным. И чудесно, потому что как раз тогда мы узнали, что он был соблазнен Грозотенью и переметнулся к Хозяевам Теней.
Я удивлялся самому себе. Несмотря на головную боль, силою вполне годящуюся в праматери всех похмелий, сознание мое внезапно сделалось кристально ясным.
– Командир, он открыл глаз.
– Мурген! Слышишь меня?
Я попробовал, действует ли язык. Из уст моих исторглось быстрое, невнятное бормотанье.
– У тебя был очередной приступ. Мы возились с твоим возвращением два дня. – Голос Костоправа звучал отчужденно, словно я нарочно не поддавался. – Ладно, процедуру ты помнишь; пусть встанет и походит.
Я вспомнил, что уже несколько раз проделывал все это. На этот раз мои мысли не были столь рассеяны, и я быстро сумел отделить прошлое от настоящего.
Гоблин подхватил меня под правую руку, а Костоправ обнял за пояс слева, и меня поставили на ноги.
– Я помню, что делать, – сказал я.
Они не поняли.
– Ты точно вернулся? – спросил Гоблин. – Не собираешься снова слинять в прошлое?
Я кивнул, и это у меня получилось внятно. Может, попробовать язык глухонемых?
– Опять Деджагор? – спросил Костоправ.
Мысли мои достигли полной согласованности. Пожалуй, стали даже слишком согласованными. Я еще раз попытался говорить:
– Та же ночь. Снова. Чуть позже.
– Опускай, – сказал Костоправ. – Он уже почти в порядке. Мурген, на этот раз ты не уловил никаких намеков? Хоть какой-нибудь зацепки, чтоб мы смогли вытащить тебя из этого замкнутого круга? Ты нужен мне здесь. Постоянно.
– Ничего. – Я смолк, чтобы перевести дух. На этот раз я приходил в себя быстрее. – Даже не понял, когда меня прихватило. Просто внезапно, словно полтергейст или еще что, оказался там, безо всяких воспоминаний о будущем. А потом стал просто Мургеном, ни о чем не ведающим и без каких-либо неправильностей, как сейчас.
– Неправильностей?
От неожиданности я вздрогнул и обернулся. В комнате, словно из-под земли, возник Одноглазый. Занавесь, скрывавшая половину комнаты, еще колыхалась.
– Чего?
– Что за «неправильности» ты имел в виду?
Сосредоточившись, я понял, что не знаю, что имел в виду.
– Не знаю. – Я покачал головой. – Ускользнуло… Где я? То есть когда?
Ворчун обменялся с ведунами многозначительными взглядами и спросил:
– Ты помнишь Роковой Перелесок?
– Еще бы! – Меня снова пронзило холодом, и тут я понял, в чем соль: никаких воспоминаний о посещении этой комнаты раньше у меня нет, хотя должны быть.
Значит, я все еще во вчерашнем дне. Только не столь отдаленном – ведь от Деджагора меня отделяют годы… Тогда я попытался вспомнить будущее. И вспомнил слишком много. Воспоминания заставили застонать.
– Может, его еще поводить? – предложил Гоблин.
Я покачал головой:
– Нет, я в порядке. Давайте подумаем. Сколько времени прошло между этим приступом и предыдущим? И сколько – с тех пор, как мы вернулись из Перелеска?
– Вернулся ты три дня назад, – сообщил Костоправ. – Я велел тебе отвести пленных во дворец. Ты их повел – и потерял Тенеплета по пути, при обстоятельствах столь загадочных, что я приказал всем принадлежащим к Отряду соблюдать особую бдительность.
– Да стар он был, – сказал Одноглазый. – Просто помер с перепугу. Никаких загадок.
Головная боль не проходила. Я помнил те события, но – столь же смутно, как и все, происходившее незадолго до прежних припадков. – Я почти не помню, что там было.
– Краснорукий Обманник был доставлен в полном порядке. Тем же вечером мы собирались его допрашивать. Но ты, вернувшись к себе и едва переступив порог, рухнул. Твоя теща, дядя, жена и шурин – все четверо на этом согласились. Наверное, в первый и последний раз.
– Может быть. Старуха – вылитый Одноглазый. Противоречит ради самого противоречия.
– Э, Щенок…
– Заткнись, – оборвал Одноглазого Костоправ. – Словом, ты просто упал и окаменел. С женой твоей случилась истерика, а шурин прибежал ко мне. Мы забрали тебя сюда, чтобы не шибко волновать твое семейство.
Волновать?! Да эта бражка и слова-то такого не знает! Кроме того, я лично считал «своим семейством» только Сари.
– Открой-ка рот, Мурген. – С этими словами Гоблин повернул мою голову к свету и заглянул в глотку. – Повреждений нет.
Я знал, о чем они думали. О падучей. Я и сам так считал, и расспрашивал о ней всех, кого мог, но ни один эпилептик до меня не уносился в прошлое во время припадка. Да еще в такое, которое слегка отличается от того, что уже прожито мною.