Я врезался в землю и следующие две минуты изучал астрономию. Подсчитывал вспыхнувшие у меня в глазах звезды.
Мои подсчеты прервал страшный ливень, мгновенно промочивший меня до нитки. Я вскочил на ноги и обнаружил, что дело не в дожде. Просто бросившийся в погоню за Жабодавом воздушный кит избавился от части балласта, чтобы замедлить свое падение. Разумеется, прямо над моей головой.
Монстр продолжал пробиваться на запад. За ним по пятам следовало странное мерцающее нечто, похожее на слона, но с пучком щупалец вместо головы – ценный вклад Боманца в наше общее дело.
То было последнее мгновение, когда в происходящем имелся хоть какой-то смысл.
Придя в бешенство, говорящие камни появлялись и исчезали с громкими хлопками. Ходячие деревья прыгали вверх-вниз. Кентавры носились по кругу. Все, кто умел говорить, орали друг на друга благим матом. Летающие киты гудели и бросались вниз, словно хотели покончить с собой, разбившись о землю. Менгир со шрамом громко тараторил Молчуну горячую речь на диалекте, которого я не понимал, а Молчун под эти пламенные звуки исполнял комбинацию фламенко и танца с саблями, пытаясь объяснить Душечке, о чем тарахтит валун.
Спотыкаясь, я подошел к Ворону и сказал:
– Дружище! Похоже, вечеринка становится шумноватой. Не пора ли нам откланяться? Пока сюда не заявились санитары, чтобы уволочь всю эту команду назад. В тот дурдом, откуда они удрали по чьему-то недосмотру.
Он наблюдал за танцами Молчуна. И произнес:
– Помолчи.
А через минуту объяснил:
– Дерево-бог отзывает всех отсюда. Что-то стряслось на севере. Он хочет, чтобы каждый бросил все свои дела и отправлялся домой.
Я огляделся вокруг. Два воздушных кита уже лежали на земле. Обитатели Равнины Страха вовсю грузились на борт. Из менгиров остался только тот, что говорил с Молчуном.
– Ну что? – спросил я Ворона. – Прокатимся на воздушном ките за твоим приятелем Костоправом?
Со времени пожара молодое дерево в Курганье пребывало в коме. Пока заживали раны, его разум находился в подавленном состоянии. Но пришел день, когда дерево начало реагировать на окружающую действительность. Как раз в тот день в Курганье поднялись шум и суматоха, каких тут не бывало со времен великой битвы.
Подчиняющееся наказам своего предка и любопытное само по себе, дерево вышло из состояния забытья, хотя до полного исцеления ему было еще далеко.
Курганье кишело солдатами сумеречной Северной Окраины Империи. Среди общей аморфной массы дерево ощущало очаги власти; то были командиры. Они тщательно исследовали каждый дюйм окрестностей.
Почему?
Потом пришли воспоминания. По счастью, не лавиной, а капельками, лоскутками. Более-менее, в хронологическом порядке. Тварь, что приходила рыться. Тот ужас, который она откопала. Смерть, пришедшая из леса, чтобы обрушиться на город…
Пламя… Пламя… Пламя…
Солдаты сперва окаменели от страха и благоговения, а затем в ужасе обратились в бегство, когда среди ветвей дерева полыхнула молния. Их изумленные командиры увидели, как неистовый голубой свет озарил все Курганье.
Дерево сконцентрировало внутренний разум на предке и наконец, спустя много недель, передало ему весть об этом великом поражении.
Близнецы Паутинка и Шелкопряд нога в ногу, решительно шагали к успокоившемуся дереву. На обеих были черные кожаные шлемы, совершенно скрывавшие лицо. Их доспехи, так же как и их тела, были совершенно одинаковыми. Хотя по смертоносности и мощи своей колдовской силы они во много раз уступали любому из Десяти Взятых, но, по-обезьяньи копируя одежду и манеры своих предшественников, близнецы заставили весь мир думать иначе.
Таким образом, они успешно рядились в тогу тех, кем мечтали стать. Если им суждено прожить достаточно долго, то, неутомимо оттачивая свирепость, безнравственность и злобу, они действительно когда-нибудь станут неотличимы от старых колдунов-злодеев, которых почти не осталось на земле.
Именно так умножается зло.
Близнецы остановились в трех ярдах от дерева, тщательно скрывая страх от своих солдат. Они стояли. Они смотрели. Они разошлись, обходя дерево с разных сторон. Когда они снова встретились, то уже все поняли.
В их черных сердцах поселился страх, но вместе с ним и искра злобной надежды.
Они подозвали к себе своих лейтенантов. Через полчаса солдаты уже двигались по направлению к Веслу.
Черт с ним, с Хромым. Начиналась куда более крупная игра.
День клонился к вечеру. Смед окинул взглядом каменную кладку, ухмыльнулся. Еще часа два, и закончится срок его приговора: три дня исправительных работ в трудовом батальоне.
За мелкое хулиганство и злостное возмущение общественного спокойствия. Зато проклятый Клин теперь надежно упрятан в таком месте, где его никто никогда не найдет. Только он один отныне знает, что Клин замурован в тайнике под одним из зубцов каменной стены, двадцать седьмым к востоку от новой башни, возвышающейся над Северными Воротами. Смед сильно гордился тем, что сам додумался найти такое отличное место. Разве еще кто-нибудь сообразит? Нет. Но даже если сообразит, один шанс на миллион, мыслимое ли дело, – разобрать всю стену по камушку, чтобы найти чертову штуку? Им придется заплатить за информацию.
Он снова ухмыльнулся.
Имперский надсмотрщик нахмурился, но так и не щелкнул кнутом. Этот кнут быстро приучил Смеда выполнять положенную работу. Даже когда он начинал грезить наяву.
Ухмылка исчезла с его лица вовсе не потому, что надсмотрщик был им недоволен. Примерно в миле от стены облако пыли, уже несколько часов приближавшееся с севера, изрыгнуло из своих клубящихся недр двух черных всадников. Назад, в город, спешили Паутинка и Шелкопряд.
Они знали про Клин.
Да, парень. Быстро же они вернулись. Ему не хотелось думать о том, что последует за их возвращением.
По крайней мере, теперь Талли наконец усвоит, каковы эти люди на самом деле. Когда они снимут перчатки и засучат рукава.
Время шло. Кнут так ни разу и не ужалил его, несмотря на то что Смед полностью погрузился в мечты об одной девушке. Он познакомился с ней за день до того, как сам позволил серым поймать себя за написанием непристойности на старинном доимперском монументе. Пришлось нанять профессионального писца, чтобы наизусть заучить буквы формулы. Смед не умел читать и не смог бы самостоятельно написать собственное имя.
Девушка будет ждать его сегодня ночью. Неполных четырнадцать лет любовного пыла, созревшего для жатвы.
Спускаясь со строительных лесов, он думал о том, чтобы помыться и переодеться в чистое. Внизу Старый Рыбак дожидался его освобождения, простой формальности, во время которой с шеи снимался проволочный обруч.