– Почему ты сказал, что с этой девушкой нужно держать ухо востро? – спросила Сари.
– Потому что она дочь своей матери. Она еще не шибко преуспела в колдовстве, ведь учить-то ее было некому, но у нее к этому природные способности, и она может очень далеко пойти. Может даже стать такой же могущественной, как ее мать, но без тех зачаточных представлений об этике, которые были присущи Госпоже. От нее просто несет…
– От нее несет, это точно, но совсем не тем, о чем ты думаешь, – прохрипел Одноглазый. – Первое, что надо сделать с этой голубушкой, – затолкать ее в бочку с горячей водой. Потом бросить туда же две – нет, четыре! – полные горсти щелока и отмачивать ее не меньше недели.
Мы с Сари обменялись взглядами. Если этой девице удалось оскорбить даже чувства Одноглазого, значит, она и впрямь была «хороша».
Гоблин расплылся от уха до уха, но смолчал.
– Я слышала, вы наткнулись на Протектора, – сказала я.
– Она сидела на крыше или где-то там еще, надеясь увидеть, что происходит. Ну, ее надежды не оправдались. Пара огненных шаров и – брык! Так и просидела все время.
– Вы «хвоста» за собой не привели?
Я, по правде говоря, знала ответ – они ведь понимали, что поставлено на карту. И даже не приблизились бы к дому, если бы имели малейшее сомнение в том, что это небезопасно.
И все же я должна была задать этот вопрос. Хотя, если бы они допустили промашку, наш склад уже пылал бы, подожженный Серыми.
– Мы были готовы к тому, что придется разбираться с воронами.
– Со всеми, кроме одной, – проворчал Одноглазый.
– Что?
– Я видел там белую ворону. Она, по правде говоря, не пыталась нас преследовать.
И снова мы с Сари обменялись взглядами. Сари сказала:
– Я хочу переодеться, съесть что-нибудь и немного передохнуть. Давайте встретимся через час. Если у тебя есть сердце, Гоблин, ты попытаешься отыскать Мургена.
– Ты некромантка.
– А ты клялся, что он у вас на крючке. Даю тебе час.
Гоблин заворчал что-то себе под нос. Одноглазый мерзко захихикал и не предложил помочь ему. Вместо этого он спросил меня:
– Ну как, надумала укокошить своего библиотекаря?
Я не стала ничего объяснять ему, но этим вечером начала склоняться к тому, что, может быть, в его словах есть смысл. Похоже, Сурендранат Сантараксита подозревает, что Дораби Дей Банерай – нечто большее, чем даже любознательный уборщик. А может, я тоже поддалась паранойе и слышу в словах Сантаракситы то, чего в них не было.
– Пусть тебя не волнует господин Сантараксита. Он очень добр ко мне. Сказал, что я могу брать любую книгу, какую пожелаю. За исключением закрытого фонда.
– Ишь, лиса! – заявил Одноглазый. – Рано или поздно кто-нибудь да отыщет дорожку к твоему сердцу. Может, тот, кто думает, что она проходит через книги? Смотри, не забудь назвать первенца в честь меня.
Я помахала кулаком у него перед носом.
– Я бы выбила тебе последние зубы и обозвала чокнутым, но меня воспитали в уважении к старшим – даже когда они бормочут всякую чушь, выжили из ума и совсем одряхлели. – Несмотря на свою сфокусированность на Едином Истинном Боге, моя религия содержит очень сильный налет почитания предков. Любой веднаит верит, что предки могут слышать его молитвы и ходатайствовать за него перед Богом и Его святыми. Если считает, что ведет себя достойно. – Я собираюсь последовать примеру Сари.
– Крикни, если тебе понадобится попрактиковаться, чтобы не ударить в грязь лицом перед новым дружком.
Его кудахтанье внезапно смолкло – мимо прохромала Гота. Когда я оглянулась, Одноглазый выглядел так, будто уже снова спал. Вот притворщик!
Во время осады в Джайкуре я только и твердила, что никогда в жизни не стану привередничать в еде. Что мне ни предложат, буду лишь улыбаться и говорить: «Спасибо». Но время знает способ заставить человека забыть свои клятвы. Рис и вонючая рыба надоели мне не меньше, чем Гоблину и Одноглазому. Просто тоска берет от риса и рыбы, рыбы и риса. Уверена, что именно эта их диета делает нюень бао людьми, лишенными чувства юмора.
Я зашла к Сари. Она вымылась, распустила волосы, расслабилась и выглядела на десять лет моложе. Легко представить себе, что еще десять лет назад она воплощала собой мечту любого молодого мужчины.
– У меня есть еще немного денег из тех, что достались мне от одного человека, который погиб на юге, – заявила я, размахивая крошечным кусочком рыбы, зажатым между двумя бамбуковыми палочками.
Нюень бао отказываются пользоваться кухонными принадлежностями, к которым вот уже на протяжении многих лет все привыкли в этой части света. Здесь, в комплексе До Трана, еду готовили только нюень бао.
– Что? – недоуменно спросила Сари.
– Я готова их потратить. Чтобы купить свинью. – Веднаитам не положено есть свинину. Но какая разница, раз уж меня угораздило родиться женщиной? Все равно дорога в Рай для меня закрыта. – Или что-нибудь другое, только бы оно обитало не в воде, вот как это. – Я снова взмахнула рукой с рыбой.
Сари это непонятно. Ей все равно, что есть, – лишь бы есть хоть что-то. Вечная рыба и вечный рис – что может быть лучше? И, вероятно, она права. Множество людей за пределами этих стен едят чхати, потому что им недоступен рис. А другим попросту вообще нечего есть. Хотя сейчас, похоже, усилиями Душелова ряды последних оказались сильно прорежены.
Сари начала рассказывать мне еще об одном Бходи, который у входа во Дворец сегодня требовал встречи с Радишей. Однако мы как раз подошли к освещенной области, где изготовляли наши «страшилки» для вечерних «выступлений», и она увидела что-то, заставившее ее остановиться.
– Неплохо бы перехватить следующего… – начала было я, но Сари перебила меня.
– Какого черта он тут делает? – проворчала она.
Теперь и я увидела, что привлекло ее внимание. Вернулся дядюшка Дой. Какой, однако, он выбрал момент… Интересно и… подозрительно.
Я также отметила, что, даже волнуясь, Сари говорила по-таглиосски. У нее были с нюень бао свои счеты. Хотя, по правде говоря, у нас на складе на нюень бао говорила только матушка Гота – ей нравилось выступать в роли страдалицы.
Дядюшка Дой – толстый и маленький человечек, мускулистый и довольно крепкий, несмотря на свои без малого семьдесят. В последние годы характер у него заметно испортился. Он не расстается с длинным, слегка изогнутым мечом, который называет Бледным Жезлом. Бледный Жезл – моя душа, так он говорит. В каком-то смысле он жрец, хотя не считает нужным объяснять что-либо по этому поводу. Однако его религия допускает владение боевыми искусствами и использование священных мечей. На самом деле ничьим дядюшкой он не был. Это прозвище у нюень бао является признаком уважения, а все они считали Доя достойным всяческого уважения.