В чем дело?
Мы поднимались. Я чувствовал, как меняется ветер. Торжественно вращались звезды. И – внезапно – весь север вспыхнул.
Манты атаковали Взятых. Вся стая. Удар был неожиданным, хотя Взятые не могли не ощущать их присутствия. Но манты поступили не так, как я предполагал…
«О черт, – подумал я, – они загоняют их в нашу сторону…» Я усмехнулся. Не к нам. К Душечке и ее безмагии, в ловушку.
В ту же секунду я увидал вспышку бесплодного колдовства, увидал, как кренится и уходит к земле ковер. За ним устремилась стая мант.
Может, Душечка не так поглупела, как мне казалось. Может, от этих Взятых мы и отделаемся. И то утешение, даже если все остальное провалится с треском.
Но мы-то чем занимаемся? Вспышка молнии осветила моих спутников. Ближе всех ко мне сидели Следопыт и пес Жабодав. Следопыт, похоже, скучал, но пес Жабодав насторожился небывало. Он сидел, обозревая пейзаж. Дотоле я видел его сидящим только за едой.
Пес высунул язык. Тяжело дышал. Будь он человеком, я сказал бы – ухмылялся.
Второй Взятый попытался показать мантам свою силу. Но его превосходили числом. А Душечка внизу двигалась. Взятый неожиданно вошел в безмагию. И рухнул. За ним устремились манты.
Падение, конечно, Взятые переживут. Но окажутся они при этом в самом центре настороженной равнины. И вряд ли оттуда выберутся.
Летучий кит поднялся уже на пару тысяч футов и двигался на северо-восток, набирая скорость. Сколько до ближайшего ко Рже края равнины? Миль двести? Отлично. До рассвета мы, может быть, и доберемся туда. Но как насчет последних тридцати миль, за пределами равнины?
Следопыт запел поначалу тихо. Песня была старая. Солдаты северных стран пели ее уже много поколений. То был гимн, предсмертная песнь в память о готовых пасть. Я слышал, как в Форсберге ее пели обе стороны. Потом песню подхватил новый голос. И еще один, и еще. Из сорока солдат ее знали человек пятнадцать.
Летучий кит мчался на север. Далеко-далеко внизу проплывала невидимая равнина Страха.
Хотя наверху было прохладно, меня прошиб пот.
Первый раз я ошибся, подумав, что Хромой будет дома, когда мы нанесем ему визит. На это намекал и Душечкин маневр со Взятыми. Мне следовало бы припомнить, что Взятые способны связываться друг с другом на расстоянии – разум к разуму. Хромой и Благодетель промелькнули мимо нас, когда мы мчались на север.
– Ложись! – взвизгнул Гоблин, когда до окраины равнины оставалось миль пятьдесят. – Взятые! Всем лежать.
Старый Костоправ, как всегда, посчитал, что для него закон не писан. Все ради Анналов. Я подполз поближе к боку нашего ездового чудовища, глянул в ночь. Чуть ниже и позади нас в ночи неслись две тени. Когда они скрылись, я получил хороший выговор от Ильмо, Лейтенанта, Гоблина, Одноглазого и всех, кто удосужился открыть рот. Я вновь сел рядом со Следопытом. Тот ухмыльнулся и промолчал.
Чем ближе к бою, тем живее он становился.
Второй раз я ошибся, полагая, что летучий кит высадит нас на краю равнины. Когда мы приблизились к границе, я снова поднялся, игнорируя ехидные реплики в свой адрес. Но кит не опускался. И не садился еще довольно долго. Вновь усевшись на свое место, я начал тихонько бредить.
Следопыт открыл свой дотоле таинственный сундучок. Там содержался небольшой арсенал. Следопыт проверил клинки. Один длинный нож его не удовлетворил, и Следопыт взялся за точильный камень.
Сколько раз так же поступал Ворон в тот краткий год, что он провел с Отрядом?
Кит сел внезапно. Ильмо и Лейтенант передали приказ: слезать быстро.
– Держись за мной. Костоправ, – бросил Ильмо. – И ты. Следопыт. Одноглазый, есть там, внизу, что-нибудь?
– Нет. У Гоблина сонное заклятие наготове. Когда мы спустимся, их часовые будут дрыхнуть.
– Если не проснутся и не поднимут тревогу, – пробурчал я. Черт, ну почему я такой пессимист?
Никаких проблем. Мы сели. Солдаты покатились с китовых боков и рассыпались, точно на параде. Может, пока я дулся, они тренировались?
А я мог делать только то, что приказал Ильмо.
Поначалу мне это все напомнило другой налет – давным-давно, к югу от моря Мук, прежде чем мы нанялись на службу к Госпоже. Мы вырезали городские когорты Самоцветного города Берилла, пока те храпели под чарами наших колдунов. Не скажу, чтобы мне нравилась такая работа. Большая часть этих парней – мальчишки, записавшиеся на службу, чтобы избежать худшей участи. Но они были врагами, а мы делали широкий жест. Более широкий, чем я мог ожидать от Душечки.
Небо начало светлеть. Этой ночи не пережил ни один из солдат гарнизона, кроме разве что пары самовольщиков. С главного плаца казарм, располагавшихся далеко за городской чертой, доносились крики Ильмо и Лейтенанта: «Быстро, быстро, дел по горло. Этот взвод – сломать звезды Взятых. Этот – разграбить местный штаб. Еще один – приготовить казармы к поджогу. И еще один – обыскать личные покои Хромого на предмет документов. Быстро, быстро. Закончить надо, пока Взятые не вернулись. Душечка не может их вечно за нос водить».
Кто-то, естественно, лопухнулся. Так всегда бывает. Слишком рано подпалил бараки. Поднялся дым.
В самой Рже, как мы тут же выяснили, стоял еще один полк. Через минуту к нам уже скакал конный эскадрон. И опять кто-то лопухнулся. Ворота были не заперты. Всадники навалились на нас почти без предупреждения.
Кричали люди. Звенели клинки. Летели стрелы. Ржали кони. Солдаты Госпожи откатились, оставив половину своих.
Вот теперь Ильмо и Лейтенант действительно заторопились. Всадники вернутся с подмогой.
Покуда мы расшвыривали противников, летучий кит взлетел. Забраться на него успело с полдюжины солдат. Кит поднялся над крышами и направился на юг. В сумерках его никто не заметил.
Можете представить, сколько шума и ругани последовало за этим. Даже пес Жабодав нашел в себе силы зарычать. Я обмяк, чувствуя наше поражение, пристроился на коновязи и помотал головой. Несколько человек пустили стрелы вслед киту. Тот даже не заметил.
Рядом со мной оперся на коновязь Следопыт.
– Кто мог знать, что такая здоровая тварь струсит, – проворчал я.
Я хочу сказать, летучий кит город может снести.
– Не приписывай свои мотивы существу, которого не понимаешь. Посмотри с его точки зрения.
– Ну и?
– Даже не зрения… Слова не подберу. – Он напоминал мне четырехлетнего малыша, сражающегося с трудным понятием. – Он на чужой земле. За границами, которые, как полагают враги, удерживают его. Он бежал из страха, что его заметят и раскроют его тайну. Он никогда не сотрудничал с людьми. Куда ж ему вспомнить о них в отчаянную минуту?
Возможно, он был прав. Но в тот момент он интересовал меня куда больше его теории. Теорию я и сам придумал бы, посидев немного. Но у него эта мысль выглядела необычайно сложной и важной.