– Что случилось?
– Попросту говоря, он сказал мне – дескать, делаю что могу, и не для вас, а для своих созданий. Иди, мол, к бесу, оставь меня в покое, не чуди, а то окажешься в дерьме по уши. О-ох.
Я обернулся посмотреть, как воспринял мою выходку Молчун.
– Я предупреждала… – Госпожа тоже обернулась.
– Кажется, у нас неприятности. Возможно, тебя узнали.
По тропе к нам приближалось почти все население Дыры. И менгиры, – больше, чем людей. Вокруг нас смыкалось кольцо бродячих деревьев. И мы были безоружны – к нам приближалась Душечка. Нас окутала безмагия.
Сияли белые шелка Душечки. Она обогнала Ильмо и Лейтенанта, двинулась ко мне. Рядом с ней возник Молчун. А позади шли Одноглазый, Гоблин, Следопыт и пес Жабодав. Все еще в дорожной пыли.
Они уже несколько дней брели по равнине. А мне никто ни словом…
Говорят, что люк под повешенным открывается всегда неожиданно. Секунд пятнадцать я просто стоял, раскрыв рот, потом тихо выдавил:
– И что нам делать?
Удивительно, но Госпожа стиснула мою руку:
– Я проиграла. Не знаю. Это твои люди. Блеф. О-о! – Глаза ее сузились, взгляд напряженно застыл. Потом губы растянулись в тонкой усмешке. – Я вижу.
– Что?
– Ответы. Некоторые.. Тень намерений моего супруга. Тобой вертели куда больше, чем ты думаешь. Он понимал, что о речных разливах догадаются. Когда он заполучил Ворона, он решил привести к себе и твою крестьянку. Да, думаю… Пошли.
На лицах моих старых товарищей не было враждебности – только недоумение.
Круг смыкался.
Госпожа вновь взяла меня за руку, отвела к стволу Праотца-Дерева.
– Да будет мир между нами, пока чтишь ты его, о Древний. Идет тот, кого ты помнишь издревле! – И мне: – В мире много старых теней. Некоторые возникли еще в начале времен. Они слабы и редко привлекают внимание таких, как мой супруг или Взятые. Но в свите Душелова были те, кто старше этого Дерева. Они спали с ней в могиле. Я говорила, что узнаю способ, каким раздирались те трупы.
Я стоял в кровавом свете заходящего солнца и ничего не понимал. Она с тем же успехом могла изъясняться на ючителле.
Вплотную к нам подошли только Душечка, Молчун, Одноглазый и Гоблин. Ильмо и Лейтенант остановились на расстоянии броска. А вот Следопыт со своей дворнягой как-то растворились в толпе.
– Что творится? – показал я Душечке. Я испугался.
– Это мы и хотим выяснить. С тех пор как Гоблин, Одноглазый и Следопыт достигли равнины, донесения менгиров стали отрывочными и бессмысленными. С одной стороны, Гоблин и Одноглазый подтверждают твои слова – до того момента, как вы расстались.
Я покосился на своих друзей – я не нашел отзвука дружбы. Глаза их были стеклянно-холодны. Казалось, их вела чья-то исполинская рука.
– Отряд, – выкликнул Ильмо негромко. В отдалении пролетели на лодкообразных коврах двое Взятых, но приближаться не стали. Пальцы Госпожи дрогнули, но в остальном она держалась спокойно. Узнать летевших с такого расстояния было невозможно.
– Это варево помешивает не один повар, – заметил я. – Переходи к делу, Молчун. Пока что ты меня только пугаешь до усрачки.
– В империи ходит слух, – показал он, – что ты продался. Что ты привел сюда кого-то очень важного, чтобы убить Душечку. Может, даже одного из новых Взятых.
Я не сумел удержаться от ухмылки. Тот, кто распространял слухи, не осмелился сказать всю правду.
Моя ухмылка Молчуна убедила. Он меня знал. Поэтому, наверное, и следил за нами.
Душечка тоже расслабилась. Но не Гоблин с Одноглазым.
– Что с парнями. Молчун? Они похожи на зомби.
– Говорят, что ты их продал. Что Следопыт тебя видел. Что если…
– Что за херня?! Да кто такой этот Следопыт? Давай сюда этого здорового безмозглого сукина сына, пусть он скажет все мне в лицо!
Свет мерк, разбухший помидор солнца скатился за холмы. Скоро совсем стемнеет. По спине у меня побежали мурашки. Будет это проклятое Дерево действовать или нет?
Стоило мне подумать о Праотце-Дереве, как я ощутил его пронзительное внимание. И сгущающийся смутный гнев…
Внезапно повсюду замерцали менгиры, даже за ручьем, в густом кустарнике. Взвизгнула собака. Молчун показал что-то Ильмо, но он стоял спиной ко мне, и я не разобрал что. Ильмо потрусил на шум.
Менгиры двигались к нам стеной, загоняя… Ага! Следопыт и пес Жабодав! На физиономии Следопыта застыло тупое удивление. Дворняга все пыталась проскользнуть между менгирами. Те не пускали. Наши люди отскакивали, чтобы камни в спешке им не отдавили ноги.
Менгиры вытолкнули Следопыта и пса Жабодава на прогалину. Дворняга взвыла, отчаянно и протяжно, потом, поджав хвост, спряталась в тени Следопыта. Они стояли в десяти футах от Душечки.
– О боги, – прошептала Госпожа, так стиснув мою руку, что я едва не взвыл сам.
В спутанной шевелюре Праотца-Дерева вспыхнуло ядро бури перемен.
Огромной. Ужасной. Буйной. Буря поглотила нас, набросившись с такой яростью, что оставалось лишь терпеть. Облики плыли, менялись, текли; неизменным оставалось лишь пространство вокруг Душечки.
Следопыт взвизгнул. Пес Жабодав испустил вой, расползшийся метастазами ужаса, как раковая опухоль. Они изменялись сильнее всего, превращаясь в тех бешеных и гнусных тварей, которых я видел по пути на запад.
Госпожа крикнула что-то; буря унесла слова, но я уловил в ее голосе торжествующие нотки. Она помнила эти обличья.
Я воззрился на нее.
Она не менялась.
Невозможно. Создание, по которому я вздыхал пятнадцать лет, не может быть настоящей женщиной.
Обнажив жуткие клыки, пес Жабодав кинулся в сердце бури, пытаясь добраться до Госпожи. Он тоже узнал ее. Он собирался покончить с ней, пока она беспомощна вблизи Душечки. Следопыт ковылял за ним, такой же обалделый, как и в человеческом облике.
Хлестнула ветвь Праотца-Дерева, смахнув пса Жабодава, как человек отпихнул бы нападающего щенка. Трижды пес отважно кидался на него и трижды был сметен. На четвертый раз в морду ему ударила праматерь всех молний, отшвырнув дымящуюся тушу к самому ручью, где она с минуту лежала, подергиваясь. Потом пес с воем ухромал в пустыню.
В то же время зверь-Следопыт кинулся на Душечку. Подхватив ее на плечо, он бросился на запад. И когда зверь, бывший псом Жабодавом, выбыл из игры, все взгляды обратились на Следопыта.
Может, Праотец и не бог, но голос у него подходящий. Когда он заговорил, начали рушиться коралловые рифы. Те, кто стоял за границей прогалины, вопили, зажав уши. Нам, оказавшимся ближе, было почему-то легче.
Не знаю, что говорил этот голос. Я не то что не понимал этого языка – я не мог его узнать. Но Следопыт понял. Он отпустил Душечку, вернулся, чтобы встать в самом сердце бури, перед лицом бога, пока его терзал могучий глас и бешенство лиловых молний перемывало его уродливые кости. Он поклонился Дереву, и пал ниц, и изменился по-настоящему.