И нет сомнений. Стоило произнести это слово, как все встало на свои места. Все стало понятно. И непонятно.
Всего один раз. Одна-единственная ночь. Мне и в голову не приходило, что со мной такое может произойти. Однако же это я сижу в своей крепости к югу от Таглиоса и пишу Летописи, глядя на дожди, которые льют вот уже пятый месяц подряд, и мечтая о том времени, когда можно будет спать на животе или на боку или ходить, не переваливаясь с ноги на ногу, как утка.
Радиша окружила меня целой стаей женщин, которые подсмеиваются надо мной. Когда прихожу с занятий, на которых обучаю их мужчин военному делу, они тычут в мой живот и говорят мне, что по этой самой причине женщины никогда не выбиваются в генералы и так далее. Трудно носиться без задних ног, когда из-за живота их не видишь.
Кто бы там ни сидел, существо это, похоже, отличается активностью. Судя по тому, как он кувыркается, готовится стать бегуном на большую дистанцию или борцом-профессионалом.
Почти все, что хотела, я записала. И если верить женщинам, что бояться мне нечего и я спокойно справлюсь, у меня останется еще пять-шесть недель на то, чтобы прийти в норму до того, как спадет вода и наступит пора нового похода.
Из Дежагора от Костоправа регулярно поступают известия – их перебрасывают через реку с помощью катапульты. Там все спокойно. Он хотел бы быть со мной. И я бы от этого не отказалась. Не говоря о том, что было бы легче переносить все это. Я знаю, что в тот день, когда вода в Мейне упадет настолько, что можно будет как-то переправиться, я рвану на северный берег, а он – на южный.
Сейчас я настроена оптимистично. Будто моей сестрицы, вечно все рушащей, вообще не существует. Она знает обо мне. Ее вороны наблюдают. Пусть себе торчат. Может, она наконец успокоится.
А вот и Рам. Он умылся. Клянусь, чем ближе день родов, тем более странно он себя ведет. Будто я его дитя ношу.
Он до смерти боится, что со мной может случиться то же, что случилось с его женой и ребенком. Так мне кажется. Он стал таким отрешенным, я бы сказала, тронутым. Все время чего-то опасается. Бросается на любой звук. И, входя в комнату, обшаривает все углы и темные места.
У Рама были серьезные основания для опасений. Ему стало известно нечто, что лучше бы ему не знать. Он узнал чужую тайну. Рам мертв. Он умер, сражаясь со своими братьями-Душилами, когда те явились похитить мою дочь. Нарайяну конец. Он все еще бродит где-то, может, даже ухмыляется по-прежнему, но ухмыляться ему осталось недолго. Если его не поймают мои воины, которые разыскивают людей с несмываемыми пятнами крови на ладонях, то поймаю я. Он даже не подозревает, насколько я опять сильна. Я отыщу его и сделаю из него святого Душилу гораздо раньше, чем он предполагает. Мне следовало быть более осмотрительной. Ведь я подозревала, что у него свои планы. Всю жизнь меня окружают одни предатели. Но разве мне могло прийти в голову, что он и его Душилы с самого начала были заинтересованы не во мне, а в ребенке, растущем в моем чреве. Нарайян оказался непревзойденным актером.
Сволочь ухмыляющаяся. Вот уж Обманник так Обманник.
Я не успела даже подобрать ей имя, как они забрали свою Дщерь Ночи.
Мне бы следовало догадаться обо всем, когда меня ни с того ни с сего перестали мучить кошмары. То есть когда был совершен обряд посвящения. Ведь посвящали не меня. Я-то не изменилась. Меня так легко не пометишь.
Рам имел лишь желтый румель. Он узнал, что они явятся за ней. Он убил четверых, если верить женщинам, а потом был сам убит Нарайяном. Он и его банда с боем покинули крепость. А я все это время валялась без сознания.
Но он за это заплатит. Я вырву сердце из его груди и заткну им пасть его богине. Они даже не подозревают, с чем им придется иметь дело. Моя сила вернулась ко мне. Они заплатят мне. Длиннотень, моя сестрица. Обманники и сама Кина, если только она посмеет встать па моем пути.
Будет им Год Черепов. Я закрываю Книгу Госпожи.
Ветер беспрестанно гуляет по равнине камней. Он шепчет среди бледных серых булыжников, простирающихся от горизонта к горизонту. Поет среди разбросанных глыб. Он играет листьями и пылью, залетевшими сюда издалека, и шевелит длинные черные волосы на трупе, который лежит тут уже много десятилетий, иссушенный ветром.
Играючи, ветер кидает в разинутый в молчаливом крике рот мертвеца лист, затем выхватывает его оттуда.
Глыбы можно принять за развалины древнего города. Но на самом деле это не так. Слишком уж бессистемно и редко они расположены. И ни одна из них не опрокинута и не разломана, хотя в некоторых из них вековые ветра и выдули глубокие трещины.
Когда встает и заходит солнце, его лучи отражаются в них, отчего глыбы сверкают, словно золотые. Несколько недолгих минут на их поверхности горят призрачные лики.
Для тех, кого помнят, это своего рода бессмертие. Ночью ветры утихают, и в долине сверкающих камней воцаряется тишина.