— Политической?
— Ну, в смысле воспитательной.
Политико-воспитательная работа у разведчиков всегда велась по единой и раз и навсегда устоявшейся формуле — исполнение приказа вышестоящего начальства есть честь и доблесть, неисполнение — позор и бесчестье. Все остальное дело твоего начальника. Тебе приказали — ты сделал. Причем иногда даже не зная, для чего это сделал.
— Как показатели?
— Вошли в нормативы. Общая физическая, маскировка, плавание, рукопашка… Чуть хуже со стрельбой. Нет нормально оборудованного тира, и с боеприпасами напряженка. Приходится отрабатывать лишь самые основные приемы. Ну и, конечно, все, что касается взаимодействия с транспортом.
— Да, у вас тут не покатаешься…
— Зато набегаешься. Кроссы по пересеченной они теперь бегают, как лоси.
— А как груз?
— Груз складирован в надежном месте. Замаскирован. Поставлен на сигнализацию, охраняется постоянным нарядом.
— Ну-ка пошли посмотрим.
— Вы все равно ничего не увидите, товарищ полковник.
— А вдруг увижу? Пошли поглядим. Офицеры вышли из штабной землянки и пошли на окраину лагеря.
— Здесь, — сказал командир лагеря. Зубанов внимательно огляделся. Поляна, подступающие со всех сторон ели, нетронутый травостой.
— Точно здесь?
— Ну что, я вас обманывать буду?
— Тогда молодцы. Давай показывай. Командир задрал голову и свистнул. Сверху ему ответил точно такой же свист.
— Вон он сидит. В развилке между двумя вершинками.
— Где?
— Да вон, вон.
На ближайшей к поляне ели качнулись ветки, и от ствола отделилась утыканная еловыми лапами фигура. В тяжелом, с бронещитком шлеме.
— Он видит всех — его никто, — объяснил командир. — У него автомат, гранаты, полное бронеоблачение. Минут пять он продержится при любом раскладе. По-настоящему ему опасен только прицельный выстрел из гранатомета. Стрелковое оружие броня выдержит. Ну а пока он ведет бой, подоспеет тревожная группа. Ей здесь минута хода. Кроме того, подходы обложены сигнальными датчиками.
— А если собаки?
— Собаки ничего не учуют. Местность обработана специальными аэрозолями. Вход практически не открывается, так что следов там нет.
— Ну что, идем дальше?
— Пошли.
Командир подошел к лесному завалу, состоящему из гнилых, поросших мхом стволов, отодвинул одну валежину, просунул в глубину руку, повозился несколько секунд.
— Сейчас на пульт пройдет подтверждение, они сверят пароль и откроют замок.
Внутри завала что-то щелкнуло. Командир отошел на два шага и легко откинул вросший корнями в землю пень. Под пнем была бронеплита с кодовым замком.
— Код знаем только я и мой заместитель, — сказал командир.
— И я, — добавил Зубанов.
Замок был простой, любой более-менее опытный «медвежатник» смог бы его вскрыть в два счета с помощью ручной дрели и отмычек. Но замок и не должен был быть сложным. Он предназначался не для посторонних, для своих, которые захотели бы полюбопытствовать, что скрывается за потайной дверцей. Чужих стерег неизвлекаемый минный заряд, который срабатывал через минуту после того, как открывалась дверца или нарушалась герметичность крыши. Минута отводилась на то, чтобы проникший в помещение человек выключил скрытый рубильник. Если он не знал о его местонахождении и о том, как его следует выключать, он неизбежно взлетал на воздух вместе с хранимым в подземном бункере грузом.
Зубанов знал о местоположении рубильника и о том, сколько раз и в какую сторону надо щелкнуть замаскированным под сучок тумблером, чтобы прервать отсчет времени. Он сам утверждал на плане будущего бункера местоположение его установки.
— Крыша в три наката, — ткнул кулаком в потолок командир. — Сто лет простоит. Стены обшиты пихтовыми стволами, там вытяжная вентиляция, выведенная в дупло дерева в пятидесяти метрах от поляны.
— А грызуны? Не сожрут они проводку?
— Живых грызунов здесь быть не может. Стены, пол и потолок обработаны отравляющими веществами. Плюс пара капканов.
— Ну, тогда все нормально, все согласно утвержденному проекту. И даже лучше, — дал свое начальственное «добро» Зубанов. — Хорошо потрудились.
— А что здесь еще делать, как не трудиться? Ни телевизоров, ни женщин, ни гольф-клуба. Одно развлечение — копать да пилить.
— Не прибедняйся. А охота? А рыбалка? Другой о таком времяпрепровождении только мечтать может.
— Лучше бы мечтать…
— Ну, все! Вечером собери весь личный состав.
— Зачем?
— Поговорить. Пообщаться. Я их сколько не видел! Опять же в ведомости расписаться.
— Привезли? — оживился командир.
— Привез. За два месяца.
— Это хорошо! А то у нас уже разговоры пошли — служим мы или так, отпуск без сохранения содержания проводим.
— Служим, служим. Как говорили наши деды — Отечеству служим. И надеюсь, служить будем.
— Здесь все? — спросил генерал Федоров.
— Практически все. Фамилии. Звания и должности на момент расформирования. Место последней прописки. Живущие с ними родственники.
Но дело в том, что по месту прописки большинство из них не живет. Уже полтора месяца. Пенсии за них, по доверенности, получают близкие. Или не получает никто, и деньги депонируются.
— Что говорят родственники?
— Ничего конкретного. Вдруг собрались, сказав, что оформились по контракту в какую-то экспедицию. Что смогут хорошо заработать. Что, как только смогут, пришлют телеграмму со своим новым адресом. Но произойти это может не скоро.
— Участковые?
— Ничего не знают. Видели, один-два раза разговаривали. Все.
— Значит, говоришь, поехали в экспедицию? На чем поехали: на поезде, самолете — конечно, ничего не известно?
— Нет. Мы спрашивали, думали по рейсу направление вычислить, но они все воспользовались поездами.
— Из дома уезжали в одно и то же время?
— Да, в один день.
— И все поезда, на которые они сели, шли в одном направлении…
— В одном. В Москву.
— А из Москвы, собравшись, в неизвестном направлении. Транспортную милицию запрашивали?
— Запрашивали. Ни одного билета на известные нам фамилии ни в железнодорожных, ни в авиационных кассах не приобреталось. То есть приобретались, но это были другие люди. Однофамильцы. Мы проверили.
— Вот что, попроси УВД проверить билеты на железнодорожных станциях соседних областей. Хотя вряд ли что это даст.