— Лучше без него.
Полковник демонстративно вытащил и выключил диктофон. Оставив, впрочем, писать другой. После чего узнал много такого, до чего прежняя комиссия не дозналась.
Таким же образом полковник Трофимов побеседовал еще с несколькими старшими офицерами. И без счету с рядовым составом, который много знал, но почти ничего не видел лично.
— А кто видел?
— Да много кто…
— Ну тебе-то кто рассказывал?
— Зёма с третьей роты. И еще один — со второй.
— А где он, тот зёма?
— На полигоне.
— А тот, другой?
— На полигоне…
Потом полковник исчез. Чтобы вдруг объявиться на том самом, где зёма, отдаленном полигоне. На котором уже почти совершенно была выкошена прошлогодняя трава и выкрашен невыпавший снег.
На полигон полковник прибыл в гражданском обличье. И с двумя канистрами медицинского спирта.
— Я дядя одного вашего солдата, — объяснил он дежурному офицеру цель своего визита, сливая с канистры треть ее содержимого, — мне бы с племянником увидеться.
— Дядя — это святое дело. Это — никогда не препятствуем. Потому что встреча с дядей — это связь со своей малой родиной. Так сказать, живое патриотическое воспитание, — не возражал против встречи офицер, наблюдая завораживающее мерцание прозрачной струи, льющейся в подставленное под нее ведро.
В подразделении выяснилось, что Семен Петров — это не тот Петров, что надо. И поэтому «дядя» решил просто поговорить с его сослуживцами. В целях патриотического воспитания.
— Ну и как служба идет? — поинтересовался он.
— Отлично идет! Повышаем свою боевую под готовку! В последние стрельбы наш взвод показал только хорошие и отличные результаты, — хором ответил рядовой и сержантский состав.
Нет, разговор в таком тоне не пойдет. Не нужен такой разговор.
— Ну если хорошие и отличные, то вас полагается поощрить. Приветом с родины, — сказал «дядя», в двигая ногой канистру.
Через полчаса беседа приобрела более доверительный характер.
— Ну и как служба?
— … службу такую.
— Офицеры не обижают?
— … офицеров этих.
— А зачем вы на полигоне?
— … полигон этот.
— Что, большой полигон?
— У-у-у-ё! … этот.
— А вы бы сопротивлялись. Этим. Взяли бы и слали на них телегу. Вышестоящему командованию.
— Ха-ха!
— А вы бы не просто написали, а с фактами. Ну не ангелы же ваши командиры, в самом деле.
— Не.
— Ведь что-нибудь такое противозаконное наверняка творят. Вещевое довольствие тянут.
— Ну.
— И продукты из солдатской столовой.
— Ну.
— И запчасти с автопарка.
— Ну.
— Что — ну? Вспомнили всё, написали куда следует, и расформировали часть к чертовой бабушке!
— А то! — сказал один из сержантов. — Я помощнику командира мотор на его «жигуле» перебирал. Все запчасти со склада.
— Ха! Мотор, — усмехнулся другой. — Я братану начштаба «КамАЗ» в деревню перегонял. Новый. Списанный.
— «КамАЗ»! Подумаешь, «КамАЗ». А когда на юге БТРы налево спихнули? Во дело!
— Ну?! — удивился «дядя». — Врешь, поди? Чтоб целый БТР! Ну ни в жисть не поверю!
— Я вру?! Да ты у мужиков спроси! Да вот этими собственными руками. И не один…
А вот это уже была тема для долгого, задушевного разговора. Под вторую канистру прихваченного с собой поощрения.
Утром приехавший к родственнику «дядя» показал свое истинное полковничье лицо. Перед лицом выстроенного на плацу личного состава.
— В общем, так, товарищи солдаты и сержанты. Я полковник военной разведки. Фамилия моя Трофимов. Я веду дело о разбазаривании военного имущества. В том числе и в вашей части. То, что оно разбазаривается, — установленный лично мною факт. С вашей помощью установленный. Теперь мне надо запротоколировать ваши, уже произнесенные вчера, показания…
Мучимый похмельем строй мрачно молчал. И не изъявлял желания протоколировать вчерашние задушевные признания.
— Значит, желаем молчать? Чтобы защитить честь заляпанного дерьмом чужого мундира. Значит, вызываем огонь на себя? Тогда так: по вчерашней в расположении части массовой с неустановленным гражданским лицом пьянке возбуждаем дело. По рассказанным мне фактам самоволок, пьянок, дебоширства и мелкого воровства — начинаем следствие. По части хищения материальных ценностей — шьем соучастие. Итого: еще по полтора-два года службы в дисбате каждому. Кто по совокупности не сядет на больший срок, но уже в тюрьму. Или — чистосердечное признание и амнистия по Фактам дисциплинарных нарушений. Кто предпочитает дисбат и тюрьму вместо чистосердечного раскаяния — два шага вперед!
Из строя, естественно, никто не вышел. Потому что российские солдаты отрываться от коллектива не научены. Им в массе спокойней.
Прикажи полковник, чтобы строй покинули желающие дать показания, и он бы никогда не достиг желаемого результата. Но он знал, как приказывать. И потому к вечеру имел полновесную пачку свидетельских показаний.
Из которых узнал, что да, действительно, закончив оговоренный договором высоких сторон срок пребывания в бывшей республике, а ныне суверенном государстве, часть должна была выехать к местам постоянной дислокации. И подвижной состав ей подали. В требуемом объеме. И в полном объеме загнали технику на платформы. Оставалось только подогнать локомотив.
Но тут в штабе объявился некий полный, ниже среднего, с залысинами, европеоидного типа, 40–45 лет гражданин, который имел несколько с глазу на глаз бесед с высшими командирами. После чего несколько платформ отцепили, подогнали к ним тепловоз и увезли в неизвестном направлении.
Вследствие чего у командира части, начштаба и еще нескольких старших офицеров значительно улучшилось материальное положение.
Которое теперь более всего другого интересовало полковника Трофимова. Об уровне жизни старших офицеров с удовольствием рассказали средние офицеры. И младшие офицеры. Они еще только готовились стать старшими офицерами и были заинтересованы в возможно более быстром освобождении командных кресел.
Собрав эту и всю предыдущую информацию воедино, полковник Трофимов отправился к командиру части.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов, — сказал он.
— А на потом перенести нельзя? Мне нужно срочно идти в подразделения.
— Можно. Но только если очень на потом.
— Хорошо. Спрашивайте.
Полковник раскрыл папку.