Эта крупная гавань превышала величиной Пеллу, но уступала Афинам. Бизантион располагался прямо напротив нее на другом берегу Боспора. Кривые улочки, змеясь, сползали по склону от городской стены к пристаням. Ветхие и облезлые дома явно нуждались в ремонте. Переулки пропахли помоями, даже главная площадь казалась грязной и неухоженной. Однако гостиницы и таверны имелись в изобилии, и чем ближе я подходил к причалу, тем чаще они попадались на улицах. Группы подвыпивших моряков и остроглазых купцов теснились перед стойками, устроенными в фасадах домов: они пили, сплетничали, заключали сделки, продавая все что угодно, от македонской древесины до рабов, доставленных из-за Черного моря со степных просторов.
Самым бойким местом в Халкедоне был невольничий рынок, находившийся возле причалов. Я не собирался задерживаться там. Минуя толпу, я искал, где можно дешево переправиться в Бизантион. В набедренной повязке я припрятал горстку монет; мне удалось их отобрать у торговца конями, который допустил фатальную ошибку, взяв с собой всего лишь четырех стражников.
И тут, проталкиваясь сквозь толпу, запрудившую рыночную площадь и даже выплескивавшуюся с нее на улицу, которая вела к причалам, я увидел Гаркана.
Он переменил одежду, даже расчесал бороду. И как прочие посетители невольничьего рынка, был облачен в длинный балахон поверх цветастой рубахи, голову его прикрывала мягкая шапочка. Издали Гаркан казался или не слишком богатым, но уверенным в себе купцом, или землевладельцем, нуждающимся в новых рабочих руках. Впрочем, внимательный человек, конечно, заметил бы и шрам на щеке, и тяжелый взгляд угольно-черных глаз. Я огляделся и увидел нескольких людей Гаркана, тоже опрятно причесанных и пристойно одетых.
Протолкавшись сквозь говорливую и шумную толпу, ожидавшую открытия рынка, я направился к Гаркану. Тот уже повернулся в другую сторону, глаза его обшаривали собравшихся, чтобы вовремя заметить опасность. Тут он увидел меня. Глаза Гаркана расширились, но, когда я приблизился, он быстро справился с удивлением.
– Итак, твое паломничество окончилось? – спросил он.
Я кивнул:
– Возвращаюсь назад в Пеллу, там у меня дело.
Он ухмыльнулся:
– Ты переменился.
– Как это?
– Ты стал спокойнее. Увереннее в себе, как будто понял, к чему стремишься.
Я слегка удивился, в глубине души признавая, что Гаркан прав. Душевный разлад оставил меня. И, не представляя в точности, что мне придется делать, я знал, что должен вернуться в Пеллу и выполнить повеление Геры, каким бы оно ни оказалось. По-новому увидев теперь и обветренное лицо Гаркана, я вспомнил или впервые понял, кого напоминал мне этот человек: моего старинного знакомого, тоже воина, умершего давным-давно – хетта Лукку. Он мог оказаться предком Гаркана, так они были похожи. Я заметил в глазах бывшего воина из Гордиума то самое выражение, которое видел один только раз, когда он рассказывал о своей семье, и понял, почему он здесь оказался.
– Разыскиваешь своих детей?
– Если их уже не продали. Я узнал, что пленных из Гордиума привезли именно сюда. Но до начала торгов к клеткам с рабами допускают лишь самых состоятельных покупателей.
Я подумал мгновение.
– Ты надеешься выкупить их?
– Да.
– А что будет потом?
Он вопросительно взглянул на меня:
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе будет трудно вести жизнь разбойника, если при этом придется заботиться о восьмилетнем сыне и шестилетней дочери.
– А что мне еще остается?
– Не знаю.
– Я тоже. И пока еще только ищу своих детей, а что будет потом, я начну думать, когда найду их!
То долгое и безрадостное утро я провел вместе с ним. Работорговцы одного за другим выставляли своих пленников. Дороже всего шли красивые девушки; крепкие юноши, способные работать в полях и на рудниках, также приносили торговцам немалый барыш. Детей оказалось около дюжины, но много за них не просили. Однако когда солнце опустилось за сараи, выстроенные вдоль пристани, и торговля закончилась, большинство из них еще не нашло хозяев.
К этому времени на площади осталась только горстка покупателей. Несчастных детей в тяжелых железных ошейниках, грязных и плакавших, отправили в свои помещения.
Тем временем работорговцы, толпясь возле помоста, где продавали людей, подсчитывали полученные монеты, а главный распорядитель, сойдя вниз, усталой походкой побрел через площадь к таверне.
– Позор нам, – бросил он на ходу, пока мы наблюдали за вереницей уходивших детей. Даже его зычный голос чуть охрип после дневных трудов. – Мы не можем больше содержать их; они съедят все, что мы сможем на них заработать.
Подойдя к нему поближе, Гаркан спросил самым непринужденным тоном:
– А откуда они?
Лысоватый и пузатый купец сверкнул хитрыми глазами и чуть повел плечами:
– Отовсюду. Из Фригии, Анатолии. Хочешь верь, хочешь не верь, есть даже с Родоса.
– А из Гордиума?
Тот остановился и внимательно посмотрел на Гаркана. Следуя за ним, мы уже пересекли площадь и оказались невдалеке от входа в таверну.
– А что ты дашь за подобные сведения?
Лицо Гаркана окаменело.
– Дорого дам, торговец. Я подарю тебе жизнь.
Тот поглядел на него, потом на меня, бросил через плечо взгляд на своих собратьев, которые еще толкались у помоста. Возле них находилось с десяток вооруженных людей.
– Ты не успеешь и слова сказать, – пообещал ему Гаркан, не скрывая угрозы. – А теперь говори. И говори правду. Торговал ты детьми из Гордиума?
– Они были здесь месяц назад… почти целая сотня. Так много, что цены совсем упали. Нам пришлось даже снять их с торгов, когда за них стали предлагать так мало, что это никого не удовлетворяло.
– И что случилось с непроданными детьми?
– Их купили всей партией македонцы. Говорят, по приказу самого царя.
– Филиппа? – спросил я.
– Да, Филиппа Македонского. Теперь ему нужно много рабов, он стал господином Афин и всей Греции.
– А не врешь? – спросил Гаркан, стискивая слабую руку торговца с такой силой, что мог переломать ему кости.
– Нет. Это чистая правда! Я клянусь тебе!
– Ну, а среди тех немногих, кого продали в этом городе, – продолжал Гаркан, – не было ли восьмилетнего мальчика с соломенными волосами и глазами черными, как мои? И шестилетней девочки, похожей на него?
Покрывшийся потом торговец пытался отодрать пальцы Гаркана от своей руки. С тем же успехом он мог бы стараться подкопать городскую стену обеденной вилкой.