– Павсаний сказал, что ты дезертир. А теперь получается, что ты еще и колдун?
Я хотел ответить, но вдруг понял, что Олимпиада показывала ему разные точки пространственно-временного вектора, как и мне. Оказавшись не в своей постели, а совершенно в другой части континуума, Филипп не испугался, потому что она проделывала это и прежде.
– Нет, я не колдун, – отвечал я. – Как и твоя жена.
– Бывшая жена, Орион. Поверь мне, она ведьма.
– Она показывала тебе другие места?
Царь кивнул:
– И не однажды, когда мы только что поженились. Она показывала мне, какой могущественной станет Македония, если я буду следовать ее советам. – Он уставился на меня здоровым глазом. – Так, значит, ты с ней в союзе?
– Нет, совсем наоборот.
– Но ты обладаешь такой же силой, что и она!
– Нет, – возразил я. – Увы, она куда более могущественна, чем я.
– Она сильнее всех, – пробормотал он.
– И хочет убить тебя.
– Я знаю. И знал это многие годы.
– Но на сей раз…
Он поднял руку, чтобы остановить меня:
– Более не говори об этом, Орион. Я знаю о ее планах. Я стал для нее бесполезен. Настала пора Александру воплощать в жизнь ее стремления.
– Ты хочешь умереть?
– Нет, не особенно. Но каждый человек когда-нибудь умирает, Орион. Рано или поздно. Я сделал то, что она от меня хотела. И теперь она, как самка паука, должна пожрать самца.
– Но этого можно избежать, – возразил я.
– И чего ты хочешь от меня? – спросил он, свирепо задирая бороду. – Чтобы выжить и остаться на троне, я должен убить ее, а я не в силах этого сделать; кроме того, она подучит Александра начать гражданскую войну. Неужели ты думаешь, что я хочу утопить мой народ в крови? Или мне нужно убить еще и своего сына?
Прежде чем я ответил, он продолжил:
– Если македонцы затеют междоусобицу, что подумают народы, живущие вокруг? Что, по-твоему, сделают тогда Демосфен и афиняне? А фиванцы? А царь персов?
– Понимаю.
– В самом деле? Тогда вернутся прежние времена и все, чего я добился, пойдет прахом. – Он глубоко вздохнул, потом добавил: – Пусть Александр живет, даже если он и не мой сын. Я не буду убивать его.
– Тогда они убьют тебя, – сказал я. – Через день или два.
– Да будет так, – сказал Филипп. – Только не надо говорить мне, кто и когда это сделает. – Он сардонически усмехнулся. – Я люблю сюрпризы.
Испытывая разочарование, я качнул головой и шагнул в сторону.
– Подожди, – сказал он, неправильно истолковав мое поведение. – Это будешь ты, Орион? Ты мне это хочешь сказать?
Распрямившись в полный рост, я ответил:
– Никогда! Я скорее умру, чем позволю убить тебя.
Царь внимательно посмотрел на меня:
– Ты говоришь правду. Я никогда не верил в россказни о твоем дезертирстве.
Повернувшись ко мне спиной, царь направился в сторону города и, едва сделав три шага, исчез, оставив меня одного в далеком мире творцов. Я закрыл глаза и…
Открыл их в темнице крепости Эги. Я был скован по рукам и ногам, и голова моя – там, где Павсаний ударил меня, – ныла тупой болью.
В своей темной камере я мог определять время лишь по биению собственного пульса; способ непрактичный, однако за неимением чего-либо лучшего я считал сердцебиения, как человек, страдающий от бессонницы, считает овец. Я мог покинуть камеру и переместиться в опустевший город творцов, но мне все равно пришлось бы вернуться в это же самое место и вновь ощутить на себе эти же самые цепи. Подобно Гере, я был заперт в ловушке, пока ход событий не определится тем или иным способом. Но, заметив крыс и в этой камере, я забыл про подсчет пульса. Как и в темнице в Пелле, мои хвостатые компаньоны были не прочь отъесть мне пальцы рук или ног, если я не буду все время шевелиться. Обручи столь плотно стискивали мои запястья, что руки нормального человека распухли бы. Но я сознательно заставил глубоко лежащие сосуды взять на себя работу периферийных, пережатых наручниками. Еще я постоянно шевелил пальцами, чтобы разогнать в них кровь и отпугнуть голодных грызунов с жадными глазами-пуговками.
Внезапно я услышал шаги: кто-то, шаркая ногами, шел по коридору снаружи. Люди остановились у моей двери. Засов взвизгнул, дверь со скрипом отворилась. Я увидел тюремщиков, один из которых держал факел.
Между ними стоял Кету.
Он протиснулся между стражниками и вошел в мою камеру. Встав на колени, индус заглянул в мое лицо:
– Ты еще жив?
Я улыбнулся:
– Я еще не достиг нирваны, мой друг.
– Слава богам! – Он распрямился и велел тюремщикам вывести меня наружу.
Я сопротивлялся, пока они волокли меня по коридору в замыкавшую его большую комнату. Сердце мое застучало, когда я заметил вокруг пыточные инструменты.
– Царь приказал освободить тебя, – заверил меня Кету. – Вот кузнец… – Он указал на потного, волосатого, совершенно лысого мужчину с округлым брюшком. – Он снимет цепи.
Кузнец едва не отбил мне руки, но после чуть ли не получаса стука и лязга я оказался свободен. Мои лодыжки и запястья были стерты, но я знал, что раны скоро заживут. Кету вывел меня из зловещего подземелья под неяркий свет умиравшего дня.
– Царская дочь благополучно вышла за Александра Эпирского, – сказал мне Кету. – Сам Филипп велел мне выпустить тебя на свободу и предоставить тебе все нужное для того, чтобы ты оставил Македонию. Можешь отправляться, куда тебе угодно, Орион.
– Брак заключен? – спросил я.
Кету, который вел меня к конюшне, ответил:
– Брачная церемония состоялась вчера вечером. Пир продлится еще два дня.
– А кто-нибудь пытался убить царя?
Влажные глаза Кету расширились:
– Убить? Нет! Кто осмелится на это?
– Предатель, – сказал я.
– Ты уверен?
– Я слышал это из его собственных уст.
– Ты должен все рассказать начальнику царских телохранителей Павсанию.
– Нет, я должен повидать самого царя.
Кету схватил меня за руку:
– Нельзя. Филипп велел исполнить в точности все его приказания. Он не хочет видеть тебя. Бери сколько хочешь коней и никогда более не возвращайся в Македонию.
Я стоял посреди двора возле конюшен. Пахло пылью и конской мочой. Мухи лениво жужжали в пурпурных тенях заката. Издалека слышалось слабое пение флейт, стук тамбуринов и вспышки хохота подгулявших мужчин. Царь праздновал свадьбу своей дочери. Павсаний наверняка был с ним. И, покорившись воле Олимпиады, Филипп хотел, чтобы я не мешал убийце.