В общем, имело место рядовое, каких случается по пять раз на дню, боестолкновение. Все немного постреляли, немного поубивали друг друга и разошлись. Делов-то!
Но эта пустячная, на первый взгляд, история имела продолжение.
Кое-кто высказал свое неудовольствие.
Другой обещал разобраться…
Полевого командира, нарушившего негласный запрет, нашли и привезли, чтобы отчитаться о проведенной разъяснительной работе, в Москву. В трех ящиках…
С остальными тоже побеседовали. Остальные боевики, говорят, тоже сильно сожалели, что не пали перед тем забором смертью храбрых, что не нашелся среди них политрук, который популярно объяснил бы им, что велика Чечня, а отступать некуда… Потому что нельзя.
А того бравого майора, который гнался за бандой, прижал ее к стенке и почти всю уничтожил, вместо представления к ордену разжаловали в капитаны и отправили на должность старшего лейтенанта на точку, на остров Врангеля, командовать подразделением, состоящим из одного солдата.
Потому что, если не твое, — не трожь!
А говорят еще, что чеченские войны — это сплошной бардак и неразбериха. Где-нибудь, может, и бардак, а где-то — нет. Где-то совсем даже наоборот!
Человек не зверь — человек привыкает ко всему. И Сашка Мохов привык. И даже обжился.
Опостылевшую сечку он уже почти не ел, предпочитая ей свежее мясо. Которое повара не выдавали, но которое, подсуетившись, всегда можно было добыть. Потому что если нельзя, но очень хочется, то почему бы и нет…
— Слышь, Сашка, поохотимся сегодня?
Охота в Чечне была не на рябчиков и глухарей, а на домашний скот. Конечно, просто так, возле части, палить в коров или баранов не будешь, «чехи» сразу побегут командирам жаловаться. А вот на зачистках — запросто…
«Бэшка» мчалась по пыльной грунтовке. На броне, вцепившись кто во что, сидели бойцы, головы многих из которых, в нарушение всех уставов, были повязаны платками. Бойцы зорко смотрели по сторонам. Но вовсе не для того, чтобы вовремя заметить засаду.
— Вон она — смотри!
Недалеко от дороги паслось небольшое стадо.
Несколько прикладов разом заколотили по броне.
— Стой, стой!
Водитель дал по тормозам, так что все чуть не ссыпались на землю, хватаясь за что попало, матерясь и поправляя автоматы.
Несколько бойцов спрыгнули с «бэшки» и побежали к стаду.
Корова мирно жевала какую-то траву. Дальше были еще коровы, но эта была ближе всех. Бойцы окружили ее, заходя с «тыла» и с боков. Чему-то они на этой войне научились.
— А ну, пошла, пошла!
Корова удивленно подняла голову, не переставая жевать. Пинками и ударами прикладов ее погнали к дороге. Удивленно кося большими глазами, неуклюже переваливаясь с бока на бок, корова побежала вперед, все убыстряя ход. Ее полное вымя моталось из стороны в сторону.
Пастуха никто не заметил, может, его и вовсе не было, может, он спал, а может, делал вид, что спит. С десятком вооруженных солдат больно-то не поспоришь — можно и очередь схлопотать. На войне жизнь пастуха не дороже жизни охраняемой им скотины.
— Давай быстрее!
Вообще-то коровы не беговые животные, но когда за тобой гонится, осыпая ударами, орава озверелой солдатни, кто угодно поставит рекорд скорости.
Корову выгнали на дорогу почти к самой «бэшке».
Клацнули передергиваемые затворы автоматов.
— Ты только в башку не стреляй, а то пуля от черепушки срикошетит и нас же завалит! В шею, в шею целься!
Корова стояла, тяжело поводя боками, и смотрела на людей. Если коровы умеют думать, то, наверное, она думала, что ее собираются доить.
Короткая очередь. Мычание…
По земле хлестанула алая струя. У коровы подломились ноги, и она рухнула набок. Кто-то склонился над бьющейся тушей и, выдернув из ножен штык-нож, перечиркнул корове шею, чтобы слить кровь.
— А ну, взялись!
Разом, кряхтя и матерясь, втащили корову на броню, прикрутив ее какой-то случайной проволокой, прыгнули сами и — ходу, ходу, пока хозяева не объявились! Где-нибудь там, подальше, можно будет остановиться, разделать тушу или просто срезать мясо, выбросив все остальное.
Если что — можно сказать, что она сама, дура, под колеса бросилась или что на мине подорвалась, — не пропадать же добру, вот и подобрали. Командиру презентовать ляжку — он прикроет.
Вечером бойцы грызли мясо, запивая его баночным пивом. Чем не курорт!
Эх, еще бы бабу!
А почему бы и нет? Можно и бабу. В Чечне все можно!
— Кто пойдет?
— За «Клинским»! — хором рявкнули все и заржали, вспомнив известную телевизионную рекламу.
По-быстрому смотались к «чехам», где за два ящика обменянной на мясо тушенки сторговали себе даму сердца. Пожилой чеченец привел средних лет женщину, закутанную в темный платок.
— Она хоть ничего? — спросили солдаты.
— Хорошая, хорошая, — закивал чеченец. — На бери. Утром сюда приведешь!
В Чечне много одиноких женщин, у которых не осталось ни кола ни двора, которые тому, кто их приютит, и принадлежат.
Задами, стараясь не попадаться на глаза офицерам, пошли в лагерь. Женщина не упиралась, шла молча, покорно.
— Ты кто — чеченка, да?
Женщина молча замотала головой.
А не все ли равно — им с ней не язык учить!
Женщину оставили в кустах, куда по-быстрому натаскали картонных коробок и, разломав и развернув, настелили на землю.
— Ты это, посиди, подожди пока здесь! Ладно?
Женщина покорно присела на картонную подстилку, поджав под себя ноги. Быстро побежали в лагерь.
— Ну что, привели?
— А че, конечно! Там она!
Глаза бойцов возбужденно забегали. Где-то там, недалеко, их ждала женщина. Купленная за два ящика тушенки.
— Кто первый пойдет?
Бросили жребий.
Первый ухажер, сально хихикая, выскочил из палатки.
— Ты там быстрее давай! — крикнули ему вслед.
Боец добежал до места и замер, воровато озираясь и не зная, с чего начать. Одно дело — изображать из себя прожженного насквозь ловеласа, и совсем другое — им быть.
Боец, шмыгая носом и переминаясь с ноги на ногу, подошел ближе. Осторожно присел рядом. Спросил какую-то ерунду:
— У тебя это… у тебя муж-то есть?
Женщина отрицательно покачала головой.
От близости женского тела, но еще больше от понимания того, что оно принадлежит ему, потому что за него уплачено и теперь можно делать с ним все, что угодно, боец начал заводиться. Положил руку на чуть вздрогнувшее плечо, притянул к себе. Быстро-быстро зашептал: