Все прошло как нельзя гладко, и теперь можно было подбивать бабки. В расходной графе была одна бессонная ночь, пятьдесят литров сожженной горючки и несколько использованных по назначению гранат. В доходной — одни сплошные плюсы: дядя, племянник и хозяин дома, приютивший бандитов, «попали на крючок», боевики — на небо, а командир, предложивший план операции, получил устную благодарность от вышестоящего командования и барана от завербованного им же сексота в качестве взятки за освобождение из-под стражи племянника, арестованного по его же приказу.
Судя по всему, не промах был командир.
Звали его — подполковник Виктор Павлович.
По телевизору опять показывали трупы. По телевизору теперь все время показывают трупы — примерно каждые пятнадцать секунд, если смотреть сразу все каналы. Вниманию телезрителей предлагаются самые изысканные способы лишения человека жизни. Экранных героев режут, душат, рвут, обезглавливают, расстреливают, сжигают, вешают, четвертуют, их давят руками, прессами, трейлерами, танками, сбрасывают с небоскребов, поездов, самолетов и вертолетов, распиливают на куски бензопилами малосимпатичные маньяки, высасывают кровь вампиры и склочные тещи… Причем в самое рейтинговое время — в прайм-тайм. Скучающие зрители пялятся на забрызганные кровью телевизионные экраны, лениво пережевывая бутерброды и даже не испытывая при этом вполне естественного чувства тошноты. Потому что привыкли…
Потом кино заканчивается и начинаются новости. Мало чем отличающиеся от фильмов ужасов. Потому что там тоже показывают трупы. Теперь все более-менее значимые новости связаны с трупами, с той лишь разницей, что эти трупы не целлулоидные, а настоящие, пули не бутафорские, а кровь на экране не из кетчупа, а самая натуральная, человеческая. Хорошо одетые, уважаемые люди — президенты фирм и банков, депутаты и даже сенаторы валяются на грязном асфальте, невидящими глазами уставившись на миллионную телеаудиторию. То, что раньше видели только патологоанатомы и «важняки», теперь может свободно наблюдать всякий желающий в любое удобное ему время с пятью-десятью повторами в течение дня.
Как-то незаметно на планете Земля взросло новое поколение — поколение виртуальных соглядатаев, для которых чужая смерть не более чем зрелище.
— Смотри, смотри!..
Смотреть нужно было на окровавленного, с нелепо вывернутыми руками и ногами, расстрелянного мертвеца. И еще на одного, который лежал чуть дальше. И еще… Это были не «наши» трупы. «Наши» трупы не показывали, чтобы не омрачать торжество победы. Дикторы на голубых экранах ликовали, как если бы мы вышли в финал Кубка мира по футболу. Мы наконец-то продемонстрировали миру свою силу, лишив жизни несколько десятков людей, причем наших же сограждан.
— Как мы их, а!..
Но не все испытывали радость от вида трупов. Потому что для кого-то это были не просто трупы, а узнаваемые трупы. Трупы их детей, братьев, мужей…
— Смотри!!.
Они узнали того, с вывернутыми руками, в луже крови, мертвеца. Узнали, увидев в новостном выпуске CNN.
Они увидели его в новостях. И увидели еще раз спустя полчаса…
— Шакалы! — тихо сказал Гази.
Шакалами были те, кто убил его отца. Были — русские.
«Картинка» сменилась, теперь на экране был другой, незнакомый им труп. Тоже, наверное, чей-то отец, муж и брат…
Вечером к ним пришли земляки — такие же, как они, эмигранты, нашедшие временный приют в далекой Голландии.
— Он был настоящим мужчиной, — сказали они Гази. И лишь потом обратились к его матери. Потому что Гази был чеченцем, а раз так, то был, несмотря на то что ему только-только исполнилось четырнадцать лет, старшим в семье. — Твой отец умер как герой! Ты можешь гордиться им!
На самом деле гордиться особо было нечем — его отец даже никого не убил, он только умер. Почти три года Умар прятался от войны, учась в московской аспирантуре, а когда это стало невозможно, иммигрировал еще дальше — в Европу. Он не был трусом, он был против этой, которая, как он считал, не принесет его народу счастья, войны. Он был против войны, но он умер на этой войне. Умер там, где жил последние годы, — в Москве…
— Дикие люди! — тихо сказала вдова Умара, когда чеченцы наконец-то ушли. Но тут же поймала на себе злобный взгляд своего сына и осеклась.
Она была русской, была москвичкой, но вышла замуж за чеченца, которому родила сына — чеченца. Выходящие замуж молоденькие девицы редко задумываются над тем, кем будут и как к ним будут относиться их, пока еще нерожденные, дети.
— Не смей так говорить, — напряженно сказал Гази. — Он погиб как герой! Его убили русские. Твои русские!..
И, резко повернувшись, ушел в свою комнату, громко хлопнув дверью.
Русского ребенка русская мать за грубость могла бы поставить в угол, отшлепать по попке ремешком или лишить сладкого. Чеченского мальчика отшлепать невозможно. Чеченский мальчик — это не мальчик, это мужчина. Чеченский мальчик, у которого убили отца, больше чем мужчина — это глава семьи. Когда других мужчин в семье не остается, мать должна подчиняться старшему сыну, как подчинялась до того своему мужу.
Так случилось, что в семье Асламбековых других мужчин не осталось — Гази был последним. А раз так, то за кровь убитого русскими отца должен был мстить он. Потому что прощать обиды нельзя! Их нужно смывать… Кровью обидчика!
Так было.
Так есть.
И так должно быть!
Его дед, у которого убили отца, не бегал жаловаться в милицию, он взял отцовский кинжал и, подкараулив, поздней ночью зарезал убийцу возле самого порога его дома. Через неделю родственники убитого отыскали, выкрали и прикончили его младшего брата. Но и тогда дед не обратился к власти. Он сказал следователям, что не знает, кто убил его брата, что скорее всего это были случайные грабители. Чеченец не должен перекладывать свои проблемы на других — он должен решать их сам! Целый год он вынашивал планы мести. Через год в семье обидчиков случилось горе — кто-то неизвестный застрелил предпоследнего из мужчин. Кто был этим неизвестным, все прекрасно знали. К деду снова пришли милиционеры, которые забрали его в тюрьму. Но доказать его вину не смогли, возможно, потому, что не очень старались. Дед просидел полгода и вышел на свободу. Вышел, чтобы умереть. Его нашли на улице с перерезанным от уха до уха горлом. Но до того он успел жениться и родить сына. Отца Умара Асламбекова. В отличие от деда, тот свою жизнь прожил довольно спокойно, занимая высокие должности и почитая устав партии больше, чем закон гор. Хотя всем было известно, что один из его врагов умер не своей смертью, и очень многие поговаривали, что не случайно. Наверное, Умар пошел в отца больше, чем в деда, потому что всю жизнь избегал открытых конфликтов. Он кончил институт, став историком, и поступил в аспирантуру в Москве. Он был против войны, считая, что Чечня должна находиться в составе России, что обусловлено историческими предпосылками и просто здравым смыслом. Живя среди русских и женившись на русской, он стал почти русским. Но когда его отца за то, что он ответил на оскорбление, адресованное его жене, застрелили русские солдаты-срочники, ему пришлось вспомнить, что он чеченец. И взяться за оружие… из которого он даже ни разу не выстрелил! Он был чеченцем, но он не был боевиком. Единственное, что он мог сделать для своего народа, — это отдать за него свою жизнь…