Вчера — грусть ходи прочь!
Вчера — грусть ходи прочь!
Вчера — грусть ходи прочь!
Затем кто-то из первого ряда — видно, уважаемый — жестами предложил спеть что-то более жизнеутверждающее. Солист охотно согласился и, откашлявшись, запел:
Я — выживать!
Я — выживать!
Я — выживать!
Песня явно была старой, всем знакомой, да и вполне понятной. Поэтому встретили ее удовлетворенным гыканьем и громкими хлопками по ляжкам. Солист воодушевился и с чувством исполнил песню еще более жизнерадостную и ритмичную:
Бойся нет — счастье да!
Бойся нет — счастье да!
Бойся нет — счастье да!
Многие, кто знал слова, принялись хором подпевать к концу. Это очень обрадовало солиста, и чтобы выразить свои чувства, он тут же вспомнил и исполнил другую, тоже, видно, старую и любимую всеми песню:
Мы все здесь собираться — хорошо!
Мы все здесь собираться — хорошо!
Мы все здесь собираться — хорошо!
Воодушевившись, неандертальцы пропели следующую — тоже жизнеутверждающую, но слегка агрессивную и грустную:
Всё — идет как надо!
Всё — идет как надо!
Всё — идет как надо!
После этого наступила пауза. Уставший музыкант вынул изо рта флейту и жестами попросил пить, а солисту дали кусок жареного мяса. Общую мысль выразил свист из дальнего ряда, который в данной ситуации мог означать только одно: предложение спеть еще что-нибудь. По этому поводу солист тут же вспомнил подходящую песню, которую тут же и начал исполнять, не дождавшись, пока мясо прожуется, а музыкант примется подыгрывать:
Пение — должно продолжаться!
Пение — должно продолжаться!
Пение — должно продолжаться!
Неожиданно в первый ряд пробился пузатый громила с недоброй мордой, испещренной укусами и шрамами. Размахивая руками, он принялся просительно мычать. При этом губы его всякий раз вытягивались в трубочку, будто он привычно готовился произнести «ух», но в последний момент все-таки делал это мысленно. Солист в ответ мотал головой, показывая всем видом, что просьбу такую удовлетворить сегодня не готов, поскольку формат встречи не тот, и публика собралась интеллигентная. Громила плюнул прямо в костер и ушел, но сразу вернулся — в одной руке он держал теперь увесистую дубину, а в другой — наполовину полную пачку печенья из тех, что выдавал Блэкмор по субботам. Солист обнюхал печенье, сдался, кивнул и довольно качественно исполнил:
Большой стоянка — ветер холодно!
Большой стоянка — ветер холодно!
Большой стоянка — ветер холодно!
Зря он отнекивался — песня прозвучала хорошо, и была принята на ура почти всеми. Затем солист жестами объяснил, что сейчас споет совсем новую песню, которой его обучил великий вождь народа солнцеподобный Блэкмор. Попросил соблюдать тишину, потому что песня сложная:
Деньги, деньги, деньги — деньги, деньги — очень хорошо!
Деньги, деньги, деньги... э-э-э...
Солист замялся и принялся отчаянно чесать в голове сразу обеими ладонями. Музыкант продолжал тянуть ноту, но лицо его теперь выглядело огорченным и растерянным: воздуха не хватало, а надолго ли солист забыл слова, было неясно — песня новая, сложная.
— Деньги! — наконец подсказал кто-то из первого ряда.
Обрадованный солист хлопнул себя по лбу, и вполне успешно закончил:
...деньги, деньги — очень хорошо!
Одобрительное мычание и бурные хлопки раздались по окончании песни. Не сразу собравшиеся заметили, что к этому веселью добавился неожиданный звук — тоскливый скрип закрываемой железной двери и лязг запорного колеса, повернувшегося снаружи.
— Ух! — сдавленно произнес кто-то в наступившей тишине.
* * *
В огромном гудящем цехе бродили всего несколько охранников, но и тех не было видно среди урчащих механизмов — лишь там и тут доносились удары хлыстов и рычание. Фактически, цех был почти безлюден. Поэтому голос Ларисы раздался посередине цеха как будто из пустоты:
— Подпольная фабрика, значит, — с невыразимым возмущением произнесла Лариса. — Яды и оружие, значит. Так-так... Хорошее у тебя хозяйство, Блэкмор! Моему отцу не удалось остановить твою фабрику мерзости. Но у него есть родная дочка!
Обернувшийся на голос неандерталец остановился, обнажил клыки и уставился в пространство доверчивыми голубыми глазами. На его низком лбу обозначилась задумчивая складка. На всякий случай он подошел к тому месту, где слышал только что голос, с шумом втянул ноздрями воздух и замахнулся хлыстом, чтобы ударить. Замахнуться-то он замахнулся, но удара не получилось — что-то держало хлыст за его спиной. Неандерталец дернул пару раз, но безуспешно. Взревев «ух», он дернул изо всей силы — на этот раз кнут никто не держал. От неожиданности охранник потерял равновесие и кувыркнулся. Тем временем с конвейера сам собой поднялся крупный лучемет, развернулся в воздухе и прикладом ударил неандертальца по голове. Тот, оглушенный, упал.
Из-за конвейера выскочил второй охранник и бросился к нему на помощь, но вдруг споткнулся совершенно на ровном месте и кубарем покатился по каменному полу, стукаясь то лбом, то копчиком.
А поблизости творилось что-то совсем странное. Вот с дальнего конвейера поднялась в воздух черная круглая липучка, с нее сама собой отодралась и упала на пол бумажка, а липучка, покрутилась немного, словно не зная, куда нанести удар, а затем прилепилась на колесо проезжающего мимо погрузчика. Лишившись колеса, тот сразу осел на правый борт и уперся железным бампером в бетон, крутясь на месте и выбивая снопы искр. Он крутился и крутился как заведенный, с каждым разом смещаясь все дальше, пока, наконец, не задел штабель с ящиками. Цех на миг потонул в яростном грохоте.
А с другого конвейера уже поднималась рукоятка нано-сабли. Она сделала взмах в воздухе — и лента конвейера вдруг лопнула посередине! Одна половинка поползла дальше, другая начала топорщиться и сбиваться в кучу.
А вскоре уже по всему цеху падали и разлетались на куски механизмы от ударов пляшущей в воздухе нано-сабли.
Рушились подвески. Падали фермы. Бились и лопались бутылки с химикалиями. Распадались цепи и кандалы, которыми были скованы рабы-роботы.
Когда лопнула лента последнего конвейера, а трос с вагонетками обрушился и похоронил под обломками генераторную станцию, когда уже ничего не работало, и лишь тут и там дымились искореженные обломки механизмов, в цех вбежал Блэкмор.
Увидев картину ужасающей разрухи, он схватился за голову, упал на колени и разрыдался как ребенок. А затем вскочил, выхватил бластер, дал залп в высокий потолок и заорал:
— Эй ты, маленькая дрянь!!! А ну выходи, сражаться будем!!!