— Почему?
— Потому что ведущий вас офицер Ларионов убит, и я допускаю, при вашем участии…
— Да что вы такое говорите? — завизжал Гобейко. — Я… я…
Кит мрачно посоветовал:
— Замолчи, осел! Ты молчи пока и слушай…
— Мне кажется, что вы встали на смертельный для агента путь двойного осведомительства: нам — про них, им — про нас. И подставили вчера Ларионова…
— Не подставлял я никого… — слабо возразил агент.
— Не будем сейчас обсуждать это… Если вы действительно больше ничего не знаете, Василий Данилович, то вы мне больше не нужны. От вас нет пользы, и я сегодня же закрою ваше агентурное дело. И вы переживете Ларионова на день, от силы — два…
— Почему? — разлепил трясущиеся губы Гобейко.
— Потому что я незамедлительно сплавлю информацию о вашей деятельности тем самым таинственным мужикам, которые слоняются от тычка до толчка…
— У тебя хоть завещание на все это добро заготовлено? — поинтересовался Кит, и усы его благодушно опустились. — Кому перепадет «для души», а кому «для бизнесу»?
— Не имеете права… по закону… — обессиленно помотал вздутой головой смрадный зародыш.
Кит засмеялся:
— Обрати внимание, командир Ордынцев, что эта сволота и сейчас боится своих больше, чем нас. — И обратился к Гобейке: — Чего ж ты вчера не помнил про права, обязанности? Чего ж ты только сейчас вспомнил про закон?
Гобейко затравленно прижмуривал свои жуткие глазные яблоки.
— А потому ты вчера был такой смелый, — объяснял ему Кит, лениво пошевеливая усищами, — что поверил, будто и нас можно бить влет, как хочешь! А тебя — нельзя! Только по закону! По писаному! Справедливому! Чтобы все права твои, падаль ты этакая, были соблюдены в строгости! Вот мы и соблюдем все в точности! По первому закону человеческому, красавец ты наш писаный и каканый!
— Это как это? — опасливо пискнул красавец. — Что-то я не слышал про такой закон…
— Сегодня и услышишь, и увидишь, и прочувствуешь, — пообещал Кит. — Закон-то простенький…
Гобейко умоляюще смотрел на меня — он все-таки надеялся, что Кит берет его на понт. А я кивнул, подтвердил:
— Око за око, зуб за зуб, ребро за ребро. Мы вас всех, Василий Данилыч, переколошматим. И начнем с вас…
— Под суд пойдете… — жалобно цеплялся Гобейко.
— Не смешите, Василий Данилыч! Мы вас сейчас заберем с собой, а на территории учиним роскошную облаву, поберем всех, кто под руку попадет. А вас, Василий Данилыч, к вечеру отпустим, гуляйте — от тычка до толчка, от палатки до шалмана…
Кит злорадно захохотал:
— Вот они тебе и поверят, смрадная сволота, что ты у нас молчал, как партизан в гестапо. Ты — на воле, а они — на киче? Я надеюсь, что они тебя до ночи разберут на три кучки и разложат по полкам — «для дома», «для души» и «для бизнесу»…
— Сейчас! Сейчас! Постойте! Я думаю, что в Валеру стрелял Мамочка… — заверещал Гобейко, и я понял, что запруду из страха, лжи и дерьма прорвало.
— Кто такой?
— Душегуб, бандит… Я не знаю, как его зовут по прозванию правильно, его Псих Нарик так кликал… Я, конечно, не знаю — Мамочка напал на Ларионова иль кто другой… Но он Психу друган самый близкий, такой же отмороженный… Как Ахатку-живореза вы замели, Мамочка стал у них самым первейшим, его Псих на самые крутые терки посылал…
— Откуда он возник?
— Так Ахат, Нарика брат, был Китайкин кобель, а потом она вроде перешла по наследству к Мамочке…
— Кто Китайка?
— Бельдюга раскосая. Простипома валютная! Ее Мамочка под америкашку подложил… Она, наверное, и подманула к бандюкам этого козла заокеанского… А бандюки его, видать, и взяли в сачок…
— А где держат американца? — спросил Кит.
— Клянусь! Клянусь — не знаю! — забился, слюной брызнул Гобейка. — Мабыть, на товарном дворе Курского вокзала… Или в поездных отстойниках… Да кто же без наводки сыщет в этом Шанхае? Там же жуть! Черный город!
— Стоп! — остановил я его сетования и сказал Киту: — Возьмешь его с собой. Отвези к Куклуксклану, пусть он с ним поработает всерьез…
Потом обернулся к предателю-агенту, взял его больно за ухо, подтянул к себе:
— Слушайте внимательно, Василий Данилович. Сейчас вами займется наш сотрудник-аналитик. Не вздумайте фантазировать — он будет проверять вас на компьютере. Вспоминайте все — важное, пустяковое, слухи и факты. Мы сами отберем злаки от плевел. И помните все время — вы сейчас бьетесь за свою никчемную и противную жизнь. Вы ведь сами сказали, что вам зачем-то жить надо…
Кит поднес к глазам Гобейки пятидесятикопеечную монету и, медленно сжимая большой и указательный пальцы, стал сгибать полтинник пополам.
— Ты не верь, Иудушка, что твоей жизни грош цена. Она сейчас вот сколько стоит. — и Кит сунул ему в руки сплюснутый латунный диск. — Держи ее в кулаке на допросе крепко и молись, сука! Может, реформы не будет…
Когда створка внутренних ворот с тихим рокотом отползала в сторону и машина Потапова, выехав из «шлюза», оказывалась в асфальтированном просторном дворе тюрьмы, он неизменно вздыхал с облегчением — дома, слава Богу!
«Шлюз» был одной из многочисленных выдумок и изобретений Потапова, имевших целью не допустить «самовольного покидания охраняемым контингентом места пресечения» — как он изысканно выражался в официальных бумагах по поводу извечного стремления своих подопечных выйти из руководимого им места пресечения. А говоря попросту — удариться в побег. Потому что Иван Михайлович Потапов двадцать семь лет руководил «местом пресечения», широко известным под названием Бутырская тюрьма. И вполне справедливо гордился тем, что за все эти долгие годы не было у него ни одного случая — ни одного! — самовольного покидания охраняемым контингентом «места пресечения», официально именуемого «Следственный изолятор № 2».
Проскочить через «шлюз» на волю было невозможно — ни одинокому беглецу, ни группе отморозков, ни даже всей тюрьме, коли надумала бы, осумасшедшив, пойти на приступ ворот. Потому что «шлюз» был ярко освещенным каменным туннелем со смотровой траншеей на земле и обзорной галерейкой под сводом, а заканчивался «шлюз» с обоих концов здоровенными железными плитами ворот на электрической тяге. И управление их было включено так, что никогда внешняя и внутренняя воротины не могли быть отворены одновременно.
Или внешняя створка — на волю, или внутренняя — в тюрьму.
«Шлюз» возвел Иван Михайлович давно, вскоре после своего грандиозного восхождения к вершине тюремной власти. Был он когда-то молодой капитанишка, никому не известный и ничем не приметный, зашарпанный «опер» по режиму, каких в безбрежной советской тюремной системе — несчитанные легионы.