Партнера нужно иметь надежного, жесткого, с которым ты уверен, что на другом конце рычага ничего не треснет, не смылится, не обломится. Интересно, Хэнк не любит его за что-то чисто конкретное или просто из здорового антисемитизма? Он спросил об этом у Васенко, на что беглец с невидимого фронта пожал плечами:
— Ничего удивительного, евреев не любят люди по дикости и зависти к их высокой материальной обеспеченности. Люди просто не понимают, что завидовать богатству евреев так же глупо, как возмущаться засильем негров в высшей баскетбольной лиге. Генетика! Национальный характер, историческая традиция! И вообще! Все эти душеразрывные разговоры об антисемитах — для бедных евреев. Богатые евреи состоят в совершенно другой нации. Особый народ, вроде английских лордов. И не берите это в голову, Эммануил Семенович, нам на чувства Хэнка нассать с колокольни ратуши…
— Но-но, я не о чувствах толкую, — сказал Монька. — С ним надо ухо держать востро, этот парень маленько того — ку-ку…
Жалко, что Васенко нельзя было взять с собой в Москву, с ним надежнее, легче. Но сюда ехать он боится.
Самолет шваркнул пухлыми колесами по бетону, легонечко козланул — немного носило с боку на бок по полосе, а потом сладко заревели реверсы, бешеный дрожащий гон стих, и машина покатилась плавно, завернула на рулежную дорожку, развернулась и подъехала белоснежным величавым лимузином к причалу.
Монька встал, стюардесса подала ему коричневый кожаный портфель «майстершткж» и улыбнулась так сладко, будто мечтала провести с ним остаток жизни.
Не жизнь, а может быть, ночь. Не мечтала, а страшилась. И вообще не с ним.
По длинной кишке коридора-трапа, ковыляя, переваливаясь на больных ногах, как утка, отправился на выход. У стеклянных дверей рядом с пограничником маячил, щерился до ушей Колька Швец. Бросился к Моньке, обнял, приподнял в воздух, закружил вокруг себя.
— Как я рад тебя видеть, Монька! — орал он.
Похоже, действительно рад. Хотя у этого проходимца никогда не разобрать, что правда, а что ложь, что божба, а что хула.
Пограничник и голенастая девка в аэрофлотовской форме сортировали прибывших — на пассажиров обычных и VIP-персон. В VIP-классе набралось, кроме Моньки, еще двое. Рядовые пассажиры прямо от дверей спускались на эскалаторе к паспортному контролю, а оттуда к багажу. А Моньке по VIP-классу полагалась особая церемония встречи — на колченогих больных ногах поперли его пешком через огромный стеклянный коридор, опоясывающий весь терминал, куда-то спускались, потом поднимались на необозримо высокий бельэтаж, в специальный зал для встречи самых долгожданных и любимых гостей.
— Коля, — спросил Монька, — ну почему же у нас такая мудацкая страна? Почему все наоборот? Почему все стоит раком?
Швец махнул рукой:
— Моня, прошу тебя — без антимоний и критиканства! Умом одну шестую суши не понять, австрийским акром не измерить… Пустое. Джангиров ждет тебя, сучит ножками от нетерпения. Сюда не приехал, чтобы не светить тебя лишнего, не хочет тебя подставлять дружбой с ним…
— Замечательные времена! — засмеялся Монька. — Депутат парламента, генерал, не хочет скомпрометировать залетного делягу своей привязанностью?
— Ну, более или менее, — ухмыльнулся Швец. — Есть тут кое-какие тонкости. И отдельные толстости…
Они медленно шагали по лестнице в общий зал прилета, Монька тихонько матерился, а Швец заботливо держал его под руку. Вообще-то говоря, эта композиция была схематической картинкой всех их жизненных отношений — Швец множество лет поддерживал Моньку под руку и сам за него крепко держался, и разобраться, кто же кого поддерживает на самом деле, им и самим не удавалось.
Когда-то, множество лет назад, именно Швец убедил Моньку, исповедника воровского закона, нарушить великий принцип — никогда не дружить с ментами. Медленно, мучительно, окончательно Монька понял тогда, что эта заповедь больше не действует. Жизнь изменилась и аннулировала этот завет, поскольку уже непонятно было совсем — кто и с какой стороны играет.
Сошлись по недоразумению — неделю ехали на поезде в Москву. Этапом. Вор в законе Монька Веселый и майор милиции Швец. Оба — на доследование и новое слушание дела. Звериная строгость конвойного режима, уравновешенная общим бардаком и мелкими взятками, свела их вместе в мало-мальски выносимых условиях и дала возможность от души побеседовать о жизни.
Монька переживал творческий кризис. Штука в том, что он не хотел быть никем, кроме как настоящим высокопородным вором-законником. Он был художником и творцом своей странной профессии, идеологом и ревнителем этого лихого занятия.
Мир ломался и разрушал незыблемые представления. Монька испытывал унижение и боль. Полгода готовил он филигранную акцию — бескровное, безболезненное, мгновенное изъятие миллиона из инкассаторского автомобиля, возившего деньги в аэропорт Домодедово. Никакого ломового насилия! Скоростной наезд, сильный короткий испуг охраны — и Монька с двумя подхватниками и с двумя кассовыми сумками исчезает, как реверсный дымок за кромкой взлетного поля. Все было им рассчитано и перепроверено — маршрут движения банковского «рафика», график на трассе, экипаж охраны, смена постов ГАИ на шоссе, их собственная маскировка, пути отхода, место временной притырки взятых денег и пустые наколки для беготни преследователей, когда через полчаса после экса обнаружат перепуганный и обезоруженный конвой опустошенного деньговоза.
Все рассчитал, да только Великий Седой Пахан на небесах имеет на все свои расчеты. Накануне «рывка» умер тихо в своей постели Монькин отец — знаменитый вор Семен по прозвищу Еврей. И Монька улетел в Одессу справить по всем законам свой горький сыновний долг. А хапок под Домодедовом отложил: «Бог с ними, с деньгами, не до них сейчас. Вернусь погодя, сделаю…»
И подхватчики очень сочувствовали Монькиному горю. И себе особенно — «бабули» зависли неведомо на сколько времени. Дело-то выглядит очень просто, Монька все так умно, точно и ловко придумал, что там и суетить нечего — остановить на дороге и забрать «лавэ».
Не стали ждать возвращения Моньки с похорон, сами вышли на большой рывок, и все получилось! Как Монька и говорил!
С одной, правда, накладочкой — экипаж, трех человек, водителя и двух охранников, пришлось положить там. Всего же не предусмотришь! Кто им велел возникать? Монька, правда, говорил, что знает, как обеспечить их сговорчивость, но они не знали, и вообще неизвестно, знал ли это Монька — хорошо ему там на поминках рассуждать, выпивать-закусывать, когда они тут все на себя взяли!
Всю ментуру, гэбуху и агентуру державы бросили на поиск налетчиков — восемьсот сорок тысяч увели и трех человек убили! Шум и ярость! Только движения по делу не было. Глухо.
Монька не стал сам разбираться с подхватниками. По своему воровскому рангу он собрал сходку для решения этого негодяйского нарушения кодекса. Вонючих самочинщиков, помоечных беспредельщиков, ослушавшихся пахана, он требовал примерно и очень жестоко наказать. Что дозволено «смотрящему», не дозволено «быку»!