— Вам разрешают с ней видеться? — спросил он.
— Да, в присутствии адвоката. Она скучает по детям и жалуется, что нельзя их повидать, но в остальном держится пугающе спокойно.
— Она говорила что-нибудь про убийство?
— Она говорит: «Это нужно было сделать». Можно подумать, это ее пятидесятое убийство, а не первое. Она в очень странном состоянии. По-моему, до нее не доходит весь ужас происшедшего. Похоже, ей кажется, что весь ужас остался позади.
— Это пока, — сказал он.
— Да, я тоже так подумала. И однажды все рухнет. Долго она не сможет прятаться за этой невозмутимой маской. Мне кажется, за ней надо бы присматривать, чтобы она не покончила с собой в камере. Что-то будет дальше… Страшно подумать.
— Могу себе представить. То, что она совершила, никак не вяжется с моим представлением о ней. Почему она все-таки сделала это? И ведь прошли месяцы с того дня, когда обнаружилось…
— Потому что, после того как они разъехались, Джон продолжал все отрицать и утверждал, будто она бредит, и это приводило ее в дикую ярость. В то утро, собираясь увидеться с ним, она сказала мне, что вырвет у него признание, чего бы это ни стоило. Я отговаривала ее: «Не стоит тебе с ним встречаться. Ты разозлишься и потеряешь над собой контроль». Так и вышло! А ведь говорила я ей, что надо обратиться к прокурору округа, предъявить иск. И упрятать Джона за решетку. Но она отказалась: он достаточно известный человек, история попадет в газеты, Элисон придется пройти через кошмар суда, через испытания, которых ей не перенести, а девочка и без того столько пережила. Да, она так говорила, и поэтому я даже представить себе не могла, что «выбить из него признание, чего бы это ни стоило» — значит пустить в ход оружие. Она же должна была понимать, что это тоже попадет в газеты! И ведь она даже не дала Джону времени впустить ее в дом. Он не успел сказать ни единого слова. А не то, что они ссорились, она вышла из себя и застрелила его в состоянии аффекта. Ей потребовалось всего-навсего увидеть его лицо, чтобы нажать спусковой крючок, нажать дважды, и вот он мертв.
— А девочка знает?
— Ей пока не сказали. Это будет непросто. Тут вообще ничего простого не будет. Покойный доктор ван Бюрен позаботился об этом. Мне трудно даже вообразить себе страдания, которые ожидают Элисон.
Экслер потом повторял про себя много дней подряд: «Страдания, которые ожидают Элисон». Возможно, именно эта мысль довела Сибил до того, что она убила мужа, тем самым продлив страдания Элисон. И через несколько недель после отправки письма Сибил ван Бюрен ее сестре он был так же поглощен мыслями о страданиях Элисон, как раньше — о своих собственных. Мыслями о страданиях растерянного ребенка и о смертоносной ярости его матери.
Однажды ночью в постели Пиджин сказала ему:
— Я нашла для тебя девочку. Она из команды пловчих. Я плаваю с ней вместе в бассейне. Лара. Хочешь, я приведу тебе Лару?
Она медленно поднималась и опускалась над ним, свет был погашен, и полная луна смутно освещала комнату сквозь ветви высоких деревьев.
— Расскажи мне о Ларе, — попросил он.
— О, она тебе точно понравится! — шаловливо улыбнулась Пиджин.
— А тебе явно уже нравится.
— Я наблюдаю за ней в бассейне. И в раздевалке. Девочка из богатой, привилегированной семьи. Никогда не знала никаких трудностей. Она само совершенство. Блондинка. Прозрачные голубые глаза. Длинные сильные ноги. Безупречные груди.
— Насколько безупречные?
— У тебя твердеет, когда я говорю о Ларе! — заметила она.
— Так что груди? — напомнил он.
— Ей девятнадцать. Они налитые и упругие. Лобок у нее побрит, но по бокам такой светлый пушок.
— И с кем она трахается? С мальчиками или с девочками?
— Пока не знаю. Но кто-то с ней точно забавляется.
С той ночи Лара всегда была с ними, когда они ее хотели.
— Ты сейчас в ней, — бывало, говорила Пиджин, — в ее чудной маленькой киске.
— А ты ее тоже…
— Нет, только ты. Закрой глаза. Хочешь, она сделает, чтобы ты кончил? Хочешь, Лара заставит тебя кончить? Ну-ка, белокурая сучка, сделай, чтобы он кончил! — говорила Пиджин и пускалась вскачь. Теперь ее не надо было учить ездить верхом. — Ну-ка, обрызгай ее! Давай, давай! Брызни ей прямо в лицо!
Как-то вечером они пошли поужинать в ресторанчик местной гостиницы. Из гостиной в деревенском стиле была видна дорога, а дальше — озеро, расцвеченное закатными красками. Пиджин оделась во все самое новое. Они купили эти вещи в Нью-Йорке на прошлой неделе: короткую обтягивающую юбку джерси, тонкие черные чулки, красный кашемировый топ, поверх которого она накинула кардиган из того же красного кашемира; мягкую кожаную сумку на длинном ремне, отделанную кожаной бахромой; остроносые низковырезанные босоножки, оставлявшие открытыми начало ложбинки между пальцами. Она выглядела мягкой, аппетитной, соблазнительной — красный верх, черный низ — и держалась с таким небрежным спокойствием, как будто одевалась подобным образом всю жизнь. Сумку на длинном ремне она носила так, как посоветовала ей продавщица в магазине: наподобие патронташа, наискосок через грудь, так что она лежала у нее на бедре.
Чтобы не заболела спина и нога не немела, Экслер обыкновенно во время ужина два-три раза вставал и прохаживался. Между основным блюдом и десертом он встал во второй раз и прогулялся по ресторанчику. Забрел в общую комнату, заглянул в бар. Там сидела в одиночестве привлекательная молодая женщина. Ей не было и тридцати, и, судя по репликам, которыми незнакомка перебрасывалась с барменом, она была слегка навеселе. Экслер улыбнулся, поймав на себе ее взгляд. И чтобы задержаться подольше, спросил у бармена счет бейсбольного матча, который показывали по телевизору. Потом поинтересовался у барышни, местная ли она или остановилась в этой гостинице. Она сказала, что отработала первый день в антикварном магазинчике через дорогу и зашла выпить после закрытия. Он спросил, понимает ли она что-нибудь в антиквариате, и она ответила, что ее родители держали антикварную лавку на севере штата. Она три года проработала в Гринвич-Виллидж, а сейчас решила попытать счастья за городом. Он поинтересовался, давно ли она здесь, и узнал, что всего-навсего месяц. Тогда он осведомился, что она пьет, и, когда она ответила, сказал: «За следующую порцию плачу я» — и дал понять бармену, чтобы тот включил выпивку в его счет.
За десертом Экслер сказал Пиджин:
— Там в баре девушка напивается.
— Как она выглядит?
— Как особа, которая в состоянии о себе позаботиться.
— Хочешь?
— Если хочешь ты.
— Сколько ей? — спросила Пиджин.
— По-моему, лет двадцать восемь. Ты главная. Ты — и зеленый член.
— Нет, ты. Ты и твой настоящий член.
— Ладно, вместе ответим, — кивнул он.