Ольга прикинула длину медвежьей цепи. По всему выходило, что медведь ее никак не достанет.
Отойдя к противоположной стене, Ольга глубоко вздохнула и метнулась вперед, пробежала отделявшее ее от окошечка расстояние, подпрыгнула, обеими руками ухватилась за железные прутья, изъеденные многолетней ржавчиной, едва не ободравшие кожу с ладоней. Она ощущала слабость и легкую тошноту, но, собрав все силы, подтянулась, чтобы рассмотреть, что происходит за окном.
Ничего заслуживающего внимания там не оказалось – залитый солнцем кусочек мощеного пространства, заканчивавшийся каменным основанием глухой кирпичной стены. Задний двор, надо полагать… Ольга разжала пальцы и полетела вниз. Высота была вовсе уж смешная, но девушка настолько ослабела, что, едва коснувшись пятками каменного пола, завалилась набок и растянулась на полу.
И тут же, ойкнув, откатилась в сторону – оживившийся медведь едва не зацепил ее лапой. Не в силах встать, она долго лежала чувствуя щекой знобкую сырость пола. Упираясь кулачками в камень, поднялась, села, обхватив руками колени.
Медведь ревел и скреб когтями пол – в его тупой башке никак не укладывалось, что человека он достать не сможет. Или он попросту настолько озверел от скуки, что рад был любому развлечению.
Ольга поискала глазами некое подобие подстилки – насколько она знала, даже в самых жутких тюрьмах узнику положена хотя бы охапка гнилой соломы. Но ее тюремщики определенно задались целью переплюнуть в жестокосердии всех прочих собратьев по ремеслу: ни клочка дерюги, ни пучка соломы. Меж тем у медведя имелась в распоряжении груда травы, судя по запаху – не успел обделать, стервец, – свежескошенной. Едва ли не в половину доброго стога. О зверях, стало быть, заботятся. Не то что с узниками человеческой породы…
Медведь хрипло урчал и скреб когтями камень. Выведенная из себя назойливым скрежетом, Ольга крикнула что есть мочи:
– Заткни глотку, паршивец! Чего привязался?
И добавила пару-тройку тех самых гусарских словечек. Самое удивительное, медведь умолк, как будто все понял, перестал царапать пол и вновь уселся на необъятный зад, что при других обстоятельствах было бы даже потешно, но сейчас, разумеется, нисколечко не веселило. Что ее сейчас могло развеселить?
Итак, соберемся с мыслями, сказала она себе, все так же сидя на холодном полу и время от времени строя страшные рожи медведю, – кажется, его такие гримасы немного успокаивали, хоть и непонятно, почему.
Итак… Все, разумеется, происходит наяву. Все это случилось с ней на самом деле: неожиданное обращение в крепостное состояние, отдавшее ее в полную власть камергеру. Не нужно гадать, где она находится, точнее, у кого, все и так ясно.
Рыдать и заламывать руки, конечно, можно сколько душеньке угодно, но это ничему не поможет и ее безрадостного положения не изменит. Следовательно, нужно стиснуть зубы, взять себя в руки и быть готовой к любым неожиданностям. Не стоит также гадать по поводу своей будущности – лучше уж принять сразу как данность, что ничего хорошего с ней тут случиться не может, скорее уж наоборот, еще как наоборот. Настроившись на худшее, легче будет это худшее встречать…
Она отчаянно храбрилась, но на душе было все же неспокойно – и приходилось подавлять тревогу… да что там, откровенный страх…
Раньше следовало подумать! Ольга, напрягшись, в невероятном волнении привычно попыталась сделать самое простое, на что была способна, – привести в движение ближайшие травинки, выпавшие из разворошенной медведем подстилки. Конечно же, не руками, а своим умением.
И – ничего. Все нужные слова про себя проговорила, сделала надлежащий мысленный посыл, но ни одна травинка не шелохнулась. Малость упав духом, Ольга попыталась подняться в воздух – совсем чуть-чуть, на вершок от пола.
И вновь ничего не получилось. Заставив себя не думать о постороннем, не поддаваться эмоциям, она словно бы неспешно и старательно перелистывала книгу, пыталась сделать то, другое, третье, что прекрасно получалось раньше. И всякий раз терпела фиаско.
Исключительно для поддержания духа она методично перепробовала все, на что совсем недавно была способна, даже те вещи, которые в данный момент не могли ей принести ни малейшей пользы.
Потом и пробовать стало нечего, Ольга, фигурально выражаясь, исчерпала весь список. Приходилось уныло констатировать, что колдовское умение ее покинуло. Она стала обыкновеннейшим человеком, простой девушкой в уродливом платье из дерюги, сидевшей сейчас на холодном каменном полу в неизвестном подземелье…
Ольга вдруг ощутила какое-то неудобство на теле. И вспомнила. Выпрямившись во весь рост, она задрала платье-мешок до шеи, благо посторонних глаз не имелось.
Ну да, конечно… Ее талию по-прежнему туго перехватывал широкий ременный поясок затейливого плетения – вот только, кажется, уже другой: не те узоры, не те петли из тонких жестких полосок, положительно не те…
Ольга попыталась его сорвать или хотя бы ослабить одну из петель. И ничегошеньки не добилась: причудливые переплетения тоненьких кожаных полосок не поддавались, ни один узелок, ни одну петлю не удавалось не то что распутать, но даже ослабить. Пояс казался сделанным из железа… Пальцы соскальзывали с него, как капля воды со стекла… В конце концов она оставила бесплодные усилия. Уж не в этом ли проклятом поясе все дело? Очень похоже…
Косясь на медведя, Ольга подошла к двери – высокой, словно рассчитанной на великанов, и подергала ее обеими руками. Судя по расположению петель, дверь открывалась наружу и снаружи была заперта или заложена на засов. Ну конечно, глупо думать, что кто-то окажется настолько непредусмотрительным и наивным, что оставит темницу незапертой…
Вдруг глухо лязгнуло железо, послышался тягучий скрип, и дверь чуточку приоткрылась. Одним прыжком Ольга оказалась у противоположной стены, под окошечком, изготовившись к любой неожиданности.
Никаких жутких неожиданностей не последовало. В дверь, обеими руками держа перед собой поднос, шагнул человек высоченного роста, косая сажень в плечах, повыше Ольги головы на три. По виду – совершеннейший мужик, но розовая шелковая рубаха, вышитая на рукавах и у ворота, выглядела безукоризненно чистой и новой, даже подпоясана крученым шнурком с кистями, плисовые шаровары тоже отличались чистотой, а вместо лаптей великан был обут в яловые сапоги, начищенные с безукоризненностью, сделавшей бы честь любому офицерскому денщику. Темные цыганские кудри были тщательно расчесаны и по крестьянскому обычаю смазаны маслом, бородища ухожена. Одним словом, обыкновенный мужик – но вряд ли выполнявший обычную крестьянскую работу…
Ольга так и стояла у стены, под окошечком, напряженно ожидая чего угодно. Огромный мужик – вовсе не жуткого вида, улыбчивый и, в общем, симпатичный – уставился на нее, широко ухмыльнулся в бороду и добродушно сказал:
– Ну, что переполошилась, нежное создание? Я не кусаюсь и не брыкаюсь, дуреха, меня Степаном зовут, я здешний… Вот, поесть тебе принес, чем дом богат. Ну, иди-иди, отведай, эвон, какие вкусности…