– Ну, как там этот прохвост? – спросила Бригадирша чуточку воинственно. – Который ухитряется не стареть, ну, ты понимаешь, о ком я…
– Граф? – уточнила Ольга. – Вот о нем-то и речь… Мне думается, нужно перед вами извиниться. За то, что я вам не поверила.
– Ага! – торжествующе воздела указательный палец старушка. – Неужели устроил нечто такое, что тебя окончательно убедило? А я ведь говорила, что из ума не выжила…
– Все еще хуже, – устало сказала Ольга, присаживаясь в изголовье. – Если бы он был один…
Она принялась рассказывать все с самого начала, с того момента, как прибежал босоногий посланец умирающего мельника. Старушка слушала внимательно, ни разу не перебив, разве что порой меленько крестилась, и видно было, что эта процедура для нее в новинку (Ольга отметила, что в комнате появилось сразу три иконы, а на столике лежит толстенная растрепанная книга в кожаном переплете, на котором вытиснен православный крест).
– Вот так, – закончила она, чувствуя огромное облегчение. – Теперь, вполне может оказаться, вы мне не поверите…
– Это с какой такой стати? – живо возразила Бригадирша. – Эка невидаль! Дело совершенно житейское. Чего я только в жизни не навидалась, милая моя… Однажды в Париже – я тогда была, конечно, не нынешней дряхлой развалиной – принялся за мной ухаживать некий кавалер… Кавалер, доложу тебе, был не из последнего десятка – красив, остроумен, краснобай, каких мало, дважды дуэлировал из-за меня, серенады на испанский манер ночью под окнами пел… Я тогда, не в пример будь взято, согласно правилам восемнадцатого столетия была особою легкомысленной – и в конце концов пригласила кавалера в спаленку на философические беседы о смысле жизни и сути бытия. – Она бледно улыбнулась, глядя куда-то в невозвратное прошлое. – Как сейчас помню: ночь лунная, в парке как раз зацвели каштаны, тишина и свежесть, я стою в том самом палевом платье с фламандскими кружевами, которое произвело несказанный фурор на балу у герцога Орлеанского, с рубиновым фермуаром на шее, жду пылких слов и умелых лобзаний… И представь себе, этот мошенник, вместо того чтобы наброситься на меня со всей куртуазностью, притискивает к стене и разевает рот… а там у него вместо зубов – натуральные клычищи, острые, как иглы, кривые, и ладит он вцепиться мне в глотку… Еле отбилась, хорошо еще, один добрый знакомый научил кое-чему полезному. Не кавалер это был вовсе, а упырь, жаждавший кровушки. Всякое бывало – восемнадцатое столетие, знаешь ли, было богатым на чертовщину. А ты хочешь, чтобы я тебе не верила… Отчего же не верить? Говорю тебе, дело житейское: ты теперь ведьма, вот и все. – Увидев невольное движение Ольги, старушка успокаивающе погладила ее по руке. – Ну ладно, ладно, сболтнула не подумавши, не ведьма ты, а, пожалуй что, колдунья. Ольга печально улыбнулась:
– Autan entre mordu d'un chien que d'une chienne… [10]
– Ну, это ты чересчур, – серьезно сказала Бригадирша. – Есть тут разница, есть. Ведьма – это что-то вовсе уж жуткое, а колдунья, если поразмыслить… ну, не такое уж и страшное. Ты же не виновата, что этот старый пройдоха именно тебе спихнул обузу с плеч…
– Вашими бы устами…
– Ну, не переживай. Жизненный опыт мне нашептывает, что с колдовством, душа моя, дело обстоит, как с кухонным ножиком – им с одинаковым успехом можно и хлебушка нарезать, и человека порешить до смерти. Не в ножике грех, а в руке, что его держит… Так что, душа моя, попробуй-ка ты пустить свое умение на добрые дела.
– Хорошо вам говорить… – сказала Ольга. – А я, откровенно скажу, и не представляю даже, что это за добрые дела. О чем ни подумаю, в первую очередь приходит на ум исключительно возможность творить тот или иной вред…
– Не помирай прежде смерти, – твердо сказала Бригадирша, очевидно, не отыскав в памяти французского изречения, подходившего к случаю. – Осмотришься, обязательно что-нибудь найдешь – ну вот хотя бы постарайся отогнать эту нечисть от Танюшки. Они ж не успокоятся… а к князю жаловаться не пойдешь… да и князя они могут в два счета оплести …
– Не представляю, что и делать…
Бригадирша взмахнула сухим кулачком:
– Молодежь пошла какая-то квелая… Зачем же руки опускать, сударыня? Возьми своих холопов в оборот, расспроси как следует, хозяйка ты им или кто? Быть не может, чтобы не нашлось средства… От любой нечисти есть средство, Оленька, даже от самого Сатаны. Ты же и не искала толком? Вот и возьмись. Или будешь смотреть, как они измываются над Танюшкой?
– Знала бы как – в гроб бы загнала… – сердито сказала Ольга.
Старушка усмехнулась, ее глаза смотрели жестко и молодо, словно на Ольгу уставился сам восемнадцатый век, причудливым образом совмещавший утонченнейшую галантность и жуткие злодейства.
– А на худой-то конец, голубушка… Мало ли травок? После которых душа вмиг отлетает туда, где ни печали тебе, ни воздыхания? Коли уж они такие твари, то и обращение с ними должно быть соответствующее. Мало ли случаев, когда за барским столом невезучему гостю попадался не тот грибочек? Повар, орясина, просмотрел… Все съели, как ни в чем не бывало, а бедолага один-единственный грянулся оземь, едва выйдя из-за стола… Помнишь, как у Несвицких тому титулярному советнику по оплошке повара в тарелку угодила поганка? Едва откачали. А время нынче грибное, на грибы и грешить будут… Что так смотришь, не одобряешь?
Ольга сказала медленно:
– Вы знаете, если не останется другого выхода… Нужно же как-то это прекращать… Но они, кто их знает, и почуять могут…
– А они почуяли, что это именно ты им огоньку подпустила?
– Уверена, что не доискались. Иначе, чует мое сердце, сразу нагрянули бы, кипя от негодования, отношения выяснять…
– Вот видишь? Если они сильнее твоих… холопьев, это ни о чем еще не говорит. Тут, милая моя, обернуться может по-всякому. К сильному детинушке, у которого в зубах шпага, а в каждой руке по пистолету, может подкрасться сзади этакий плюгавый недомерок да ткнуть шилом точнехонько в сердце. И где он будет, твой сильный, на каком кладбище? Не бывает на этом свете такой уж неодолимой силы, чтобы с ней ничего не могли поделать все другие… – старушка помолчала, потом с видом принявшего решение человека сообщила чуть ли не торжествующе: – А ведь придумала! На худой конец…
Если уж совсем ничего нельзя будет поделать, беги ко мне. Возьму пистолет – их в доме видимо-невидимо, даже у тебя имеется, – попрошу Ермилку-кузнеца сделать серебряную пулю, он у нас на все руки мастак – да грохну прямехонько в лоб чертову графу. Против серебряной пули, как мне объяснили еще в Париже, страшно вспомнить, сколько лет назад, ни одна нечисть не устоит. А со старухи какой спрос? Подумают, из ума выжила окончательно, сунут взятку губернским властям, да и замнут дело…
– Это уж вы чересчур, – сказала Ольга. – Это и впрямь какое-то восемнадцатое столетие получается…