На следующее утро Григорий, как обычно, ушел, прихватив столярный инструмент. Харитонов сходил к роднику за водой. На обратном пути остановился у малинника, но несорванные ягоды еще не поспели, а лезть глубже в колючий кустарник не хотелось. Не особенно огорчившись из-за этого, Василий вернулся к дому, где встретил двух крепких парней, очень похожих друг на друга: по-видимому, братьев. От неожиданности Харитонов сперва опешил.
– Здравствуйте! – кивнул головой один из них.
Василий тоже поздоровался, все еще ощущая в душе тревогу.
– Как там Петровна? – спросил тот же человек.
– Кто? Раненая? – переспросил Харитонов.
– Ну да.
– Очухивается уже, – выдохнул Василий, соображая, что это, должно быть, те самые двое, что подходили к Григорию.
– Ты вот что, – задумчиво произнес говоривший. – Скажи ей, что мы тут ваш дом охраняем, чтоб никто не напал… Пусть быстрее лечится.
Молчавший до сей поры парень вдруг как-то надрывно замычал, глядя на говорившего.
– Да! – добавил тот. – И, конечно, скажи, что мы ее любим!
– А кто вы?
– Братья Корнягины…
Представившись, они ушли.
Харитонов затопил печь, нагрел грушевого отвару – чай уже кончился – и подошел к раненой.
Женщина лежала на спине, глядя в потолок. Заметив Василия, она приподнялась и опустила ноги на пол. Левой рукой взяла кружку и, не сводя глаз с Харитонова, поднесла ее ко рту.
– Там к тебе приходили… Петровна… – сбивчиво заговорил Василий, – братья Корнягины…
Глаза женщины ожили.
– А где они? – спросила она.
– Ушли. Сказали, что дом они стерегут… и еще сказали, что любят тебя…
Женщина опустила кружку на лавку и поманила Харитонова пальцем, а когда он нагнулся к ней поближе, обвила рукой его шею и крепко поцеловала в щеку. Тут же, ощутив, как ее слеза сбежала по его виску, он тоже обнял ее, прижал к себе. Так просидели они довольно долго, и ничто не нарушало их тишину, не было слышно ни выстрелов, ни пения птиц.
– Они из староверов, – рассказывала потом женщина, – наши, сибирские. Отец их прогнал, чтобы они людей нашли, и так вот братья к нам и вышли. А тут – война. Мы им пояснили, что надо выбирать, за кого и против кого бороться. Ну, раз они на нас вышли, – то нас и выбрали. Младший уже в плену побывал, так эти кулаки-изуверы ему язык вырезали, чтоб он за нас их не агитировал…
Григорий вернулся домой в хорошем расположении духа. Даже спросил у Петровны о ее ране. Налил в казанок воды, высыпал туда же какой-то крупы и сунул в печку, после чего уселся за стол и с хитрецой поглядел на Харитонова.
– Че эт ты такой странный сегодня? – удивленно покачала головой женщина.
– Мир будет, – улыбнулся Григорий. – Я договорился. Точнее, перемирие…
– Как?! – тоже обрадовался Василий.
Женщина нахмурилась.
– А так! – сказал хозяин. – Я бревно обтесывал и как раз сигарету закурил. Тут ко мне кто-то то ли из ваших подходит, то ли из ихних. И спрашивает дать ему закурить. Я ж ему сказал, што сигареты деньги стоют, за них трудиться надо, а не воевать. А когда он увидел, што это не самокрутки какие-нибудь, а настоящие Московской табачной фабрики, то согласился потрудиться. Тут у меня в голове и идея появилась, и я попросил ентого сходить ко всем остальным, и своим, и врагам, и сказать, что ежели не будут воевать, а будут мне памятник строить, то за каждый день работы плачу по три сигареты. И они все согласились!
– Как все?! – воскликнула Петровна. – Что, воевать не будут?
– Нет, на время постройки памятника будут жить мирно и сообща строить.
Это известие крайне изумило Харитонова, настолько же, насколько огорчило Петровну. Она не могла успокоиться от мысли, что ее соратники рука об руку с их же врагами будут мирно строить какой-то памятник. Просто не могла поверить в это.
– Хочешь – верь, не хочешь – не верь! – равнодушно бросил Григорий. – Кабы не была раненой, пошла б завтра с утра к памятнику и сама посмотрела.
– А и пойду! – твердо отрезала Петровна. – Сколько ж можно валяться!
– А ты, – обратился Григорий к Василию, – счетоводом будешь. Будешь людей считать и в конце рабочего дня сигареты выдавать.
Харитонов охотно согласился.
Неожиданно даже для Григория у будущего памятника сразу после восхода солнца собралось человек тридцать. Как такового памятника еще не было: просто рядом со взлетной полосой на небольшой полянке была выкопана широкая яма глубиной до двух метров и рядом лежал десяток обтесанных кедровых стволов.
– Так што делать, хозяин? – спросил один из собравшихся подошедшего к полянке Григория.
– У вас там бревна или кирпич есть? – по-деловому поинтересовался хозяин.
– Да есть несколько срубов, где уже никто не живет. Погибли все… – ответил кто-то.
– Ну так, – соображая, заговорил Григорий. – Разберите те дома и все бревна принесите сюда. Печи тоже принесите – пойдут на фундамент…
– А не жалко ль?! – развел руками суховатый старичок почти детского роста. – Там у Корниловых печку костромской печник клал, она ж с изразцами даже…
– Ну, если такая красивая, то поверх фундамента пойдет! – рассудительно решил Григорий.
Мужики отправились работать, и Григорий, чтоб без дела не сидеть, стал подрубывать ближайший к полянке кедр.
Хоть как хотела Петровна с утра пойти посмотреть своими глазами, как сойдутся вместе ее друзья и враги, но так рано не проснулась. Харитонов тоже любил поспать, тем более, что за войну уж очень много накопилось в его жизни бессонных ночей, а здесь была печка и оторваться от нее, спрыгнуть с нее утром было до крайности тяжело.
Проснувшись, Харитонов и Петровна кое-как позавтракали. Василий, увидев, что запас груш иссяк, решил, как только будет время, сходить и нарвать малиновых листьев, чтоб насушить их и пить малиновый чай.
Позавтракав, вышли они из дому и, пройдя метров двести вдоль полосы, увидели Григория, одиноко обтесывавшего уже сваленный кедр.
Подошли.
– И где ж они?! – с долей природной ехидцы спросила Петровна.
– Дома́ на памятник разбирают, – объяснил хозяин. – Ну те, в которых уже никто не живет.
Петровна уселась на уже обтесанный ствол, а Харитонов пошел прогуляться по полосе. Он вышел на самый ее край, на то самое место, куда ступил, выйдя из лесу. Постоял чуток, щурясь на поднимающееся над землею солнце. Потом прошел немного по полосе и присел на корточки. Может быть, именно здесь он присел, увидев упавшую с неба коробку с сигаретами, и именно отсюда посмотрел вверх, на зависший над полосой черный дирижабль?
А по нагревающемуся бетону полосы все так же бегали юркие ящерицы землисто-зеленого цвета и спокойно и даже уравновешенно целыми ручейками по им одним известным тропинкам передвигались сотни лесных клопов-солдатиков. Нагревающийся бетон был полон жизни. Там, где плиты не были уложены впритык, из расщелин пробивалась трава, а так как уложены они были без особой щепетильности, то трава тонкими зелеными рядами окаймляла каждую плиту, создавая едва заметную тень, которая, вероятно, была вполне достаточной для насекомых.