– Чего бубнишь? – спросил вдруг инвалид.
Парень замер, сжал губы, почувствовав враз внезапную неприязнь к Кортецкому, успевшему побывать уже и командиром, и подчиненным Андрея.
– Молись, молись своему богу! – вздохнул инвалид. – Жалко, нет у меня бога, я б счас тоже помолился.
– Я помолюсь за вас, – прошептал Андрей.
– И на том спасибо.
Через некоторое время в дверцу землянки что-то ударило.
– Эй, вы там? – донесся до арестантов голос Изводьева.
– Здесь, здесь! – крикнул Кортецкий, лежавший на нарах, накрывшись своей шинелью.
– Отоспитесь получше, а то утром расстрел.
Сидевший в ногах у инвалида Андрей вскочил и больно стукнулся лбом о перекрытие.
– За что?! – недоуменно воскликнул Кортецкий.
Утром дверь открылась, пропустив внутрь землянки яркий солнечный свет.
– Выходи! – крикнул Изводьев.
Изнутри землянки были видны только сапоги солдата. Вниз он не спускался.
Арестованные вышли наружу.
– Руки за спину и вперед! – скомандовал Изводьев, показывая направление ружейным стволом.
Они прошли мимо костра, у которого в своей постоянной позе сидел генерал Лыков.
– Ефрейтор Изводьев! – крикнул генерал. – После расстрела соберешь дров!
Солдат на ходу кивнул.
Они спустились по склону.
– Стоять!
Арестованные остановились.
– В затылок станьте! – приказал Изводьев, передергивая затвор винтовки.
Кортецкий послушно встал в затылок Андрею, но парень развернулся, удивленно озираясь на Изводьева.
– Не дергайся! – попросил его инвалид, снова подстраиваясь ему в затылок.
– Подождите! – крикнул Андрей, но не было в его голосе ни страха, ни испуга. Одно лишь удивление.
– Ну чего? – недовольно спросил Изводьев.
– А за что? – Андрей смотрел прямо в глаза солдату.
– Надо, – ответил Изводьев. – Приказ генерала – приказ Родины. Вы думаете, легко одной пулей двоих?!
– Че, уже и пули жалко? – сплюнул зло Кортецкий, не оборачиваясь.
Изводьев неприязненно посмотрел в спину инвалиду и снова перевел взгляд на Андрея.
Андрей тяжело вздохнул и отвернулся. Инвалид снова подравнялся.
– Одноногий на месте, первый два шага влево! – рявкнул вдруг Изводьев.
Не успел Андрей закончить второй шаг, как грохнул выстрел.
Инвалид согнулся, потом упал.
Андрей подбежал к нему.
– Жаль, не было у меня бога, – из последних сил проговорил Кортецкий. Тело его выгнулось – даже показалось, что вот-вот он поднимется на локтях – и обмякло.
– Готов, – сказал Изводьев.
У Андрея перехватило дыхание.
Бледный Изводьев опустил винтовку на землю.
– А ты иди отсюда! – сказал он парню. – Иди!
– Похоронить надо, – с трудом выговорил Андрей. – Одному ведь трудно похоронить…
– Иди-иди! Мы его хоронить не будем. – Изводьев широко открытыми глазами глядел в землю. – Мы его генералу оттащим! Генерал приказал один труп притащить ему. А ты иди.
Андрей сделал несколько шагов вниз по склону, обернулся, чтобы посмотреть на солдата, потом уже понесся сколько было силы, ломая сухие ветки деревьев и сбивая листья с кустарников.
Солнце уже припекало, поднимаясь над землей. Безоблачное ситцевое небо озабоченно, с состраданием смотрело вниз.
Той ночью высоко в небе летел дирижабль. Летел он в куда-угодном направлении, смиренно повинуясь ветру.
Старый Обитатель дирижабля спал сидя. Молодой посапывал, лежа на деревянном полу. Он лежал на спине, и лицо его выражало здоровое удовольствие.
Слабый свет звезд ниспадал вниз и едва-едва заглядывал внутрь гондолы, но этого света Мике было достаточно, чтобы во сне щуриться и, воображая себе куда более яркое сияние далекого солнца, отворачивать от него прикрытый веками взгляд.
Потом наступило утро, и когда Мика поднимался – Обитатель дирижабля уже бодрствовал. Обычно он сидел на своем табурете и размышлял вслух. Как только Мика открывал глаза, все внимание пожилого Обитателя сосредоточивалось на нем, и до самого вечера заботы Обитателя не оставляли Мику в покое. Обитатель говорил не очень внятно и заикаясь, но говорил много. Рассказы его были большей частью поучительные и образовательные.
Однажды Мика заметил, что его наставник внезапно постарел, даже цвет его лица изменился – стал землистым. С тех пор он часто жаловался на здоровье и говорить стал меньше и медленнее, пока, в конце концов, не превратился в молчуна, произносившего всего-то одну-две фразы в день.
В тот день, кивнув вместо приветствия Мике, Обитатель отвернулся к окну-иллюминатору, прижимая обе ладони к сердцу. Воспитаннику было жалко своего наставника и хотелось ему чем-то помочь, поддержать, но наставник молчал, а послушный Мика не желал нарушать мудрое молчание Обитателя дирижабля. Вскоре боль отпустила наставника и, обернувшись к Мике, он сказал:
– Пока молод, значит, надо быть таким, как все. Все хорошие – и ты будь хорошим, так сказать. А если плохие все – будь таким же, но жди, когда они станут делаться хорошими, хотя бы некоторые из них, тогда, значит, сам становись хорошим. Но не сразу, не то соратники этого тебе, так сказать, не простят…
Мика внимательно слушал, кивая в знак своего согласия со словами наставника. А старик часто задышал, и лицо его еще больше побледнело.
Воспитанник подождал, пока наставник отдышится, а потом спросил:
– А сейчас все какие?
Обитатель перевел на парня усталый взгляд.
– Я давно не был там, внизу, – заговорил он. – А когда улетал… значит… все, которые меня провожали и слали письма и телеграммы, были хорошие, остальные… об остальных не знаю, но больше всего опасайся соратников… Когда народ, так сказать, плохой – это не так страшно… это даже обычно… а обычно потому, что у народа – плохие соратники…
Обитатель не договорил и снова прижал ладонь правой руки к груди. Взгляд его стал жалобным, и он выдавил из себя какой-то звук, тихий и протяжный.
Мика кивнул, показывая, что понял все и в дальнейшем объяснении не нуждается.
Молчаливо потянулось время, освещаемое летним солнцем.
Обитатель бочком прильнул к стенке гондолы и так, сидя, задремал.
Парень открыл окно-иллюминатор с другой стороны и, положив руки на подоконник, выглянул наружу.
Внизу ровными квадратами и прямоугольниками простирались поля, очерченные узкими лесополосами. А чуть впереди раскинулась деревенька, несколько домиков, расставленных в беспорядке из-за видимого отсутствия улиц.