— Хочу.
Одевшись, они спустились со второго этажа в рабочую столовую. Налили себе по кружке и уселись за скособоченным длинным деревянным столом. За этим же столом с другой стороны сидели, фукая на чай, три пожилые женщины и малорослый старик — рабочие цеха противогазов энского завода. Старика Добрынин знал. Звали его Степан Степаныч; каждое утро он приносил в комнату контроля десять противогазов — по два из каждой партии.
— Степаныч, — окликнул старика Добрынин. — Ты бы нам пару мальчишек в подмогу дал, а то ведь не успеем норму контроля сделать!
— Дам, Павлуша, дам, — пообещал старик. — Только не сегодня. Завтра дам.
Добрынин вздохнул и уставился в свою кружку. Наступивший день обещал снова быть длинным и трудным.
Полчаса спустя Добрынин и Ваплахов, расписавшись в заводской книге прихода и ухода, зашли к себе в контролерскую и переоделись в черные суконные комбинезоны. Добрынин открыл вентиль, подававший газ в испытательную камеру. Потом присел за столик.
Контролерская комната отличалась особенной теснотой, являя собою всего лишь коридорчик от входной до тяжелой железной двери с резиновыми уплотнителями по краям; за этой второй дверью в тусклом свете слабосильной лампочки, свет которой едва «разгонял» горчичный газ, и проводили свои рабочие дни народный контролер со своим помощником, выскальзывая оттуда лишь на несколько минут четыре раза в день, чтобы снять испытанный противогаз, вытереть грязным вафельным полотенцем пот с лица, вдохнуть немного нормального воздуха и, одев новый противогаз, снова вернуться на деревянную лавку испытательной камеры.
Степаныч запаздывал, и, чтобы не терять времени зря, Добрынин решил заранее заполнить отчет о выполненной дневной норме. Открыл гроссбух, заложенный на нужной странице огрызком химического карандаша. Записал норму себе и уркуемцу, поставил обычное время окончания работы — десять вечера — и расписался.
Тут как раз Степаныч противогазы принес. Добрынин и Ваплахов без лишних слов взяли по одному, проверили резиновые швы, натянули шлем-маски и, кивнув старику, прошли в испытательную камеру.
Степаныч глянул на карманные часы, потом придавил своим слабым весом железные двери, пока они не вошли в специальные пазы. Проверил вентиль и ушел в свой цех.
В тусклом свете испытательной камеры урку-емец и Добрынин уселись на лавку.
Теперь надо было отвлечься от трудностей дыхания, и поэтому каждый задумался о чем-то своем.
Около трех, когда Добрынин и Ваплахов заканчивали испытывать третью пару противогазов, в железную дверь постучали.
Контролер с помощником вышли в коридорчик, стащили с себя шлем-маски и, немного очухавшись и вдохнув полные легкие воздуха, увидели перед собой Акимова, партсека завода.
— Перекур! — объявил он с улыбкой на лице. — Сегодня у нас тут мероприятие в пересменку… Пошли!
В красном уголке завода уже сидели пятнадцать-двадцать женщин в ожидании мероприятия. Степаныч тем временем заталкивал тяжелую дубовую трибуну в левый угол сцены, освобождая место.
— Садитесь, — Акимов кивнул на первый ряд. — Сейчас еще работники кухни подойдут…
Когда работники кухни подошли и уселись рядом с контролерами в первом ряду, партсек Акимов вышел на сцену.
— Дорогие товарищи! — сказал он. — Сегодня у нас в гостях московский артист Марк Иванов с говорящим попугаем. Пожалуйста, поприветствуем гостей!
Под недружные аплодисменты в помещение красного уголка вошли двое в чем-то похожих друг на друга мужчин. У одного из них черной повязкой были завязаны глаза, в руке он держал зачехленную клетку. Шел он, уцепившись рукой за своего напарника, и при этом сильно хромал. Второй мужчина заботливо предупреждал хромого и невидящего о ступеньках и поворотах. Наконец они остановились на сцене. Тут зрячий вытащил из клетки большого попугая, посадил его на плечо напарника, что-то шепнул ему и отошел.
— Господи! — охнула негромко женщина во втором ряду. — Что из людей война делает!..
— Ну, читай! — скомандовал человек с повязкой на глазах.
Попугай посмотрел на собравшихся зрителей, покрутил клювом из стороны в сторону, потом задрал клюв к потолку, словно припоминал что-то, и так, глядя в потолок, стал декламировать.
… Озаряемый войной,
Я пишу тебе одной,
И бумага для письма
Необычная весьма…
Внезапно попугай замолчал, опустил взгляд на зрителей и, выдержав паузу, продолжил:
… У меня над головой
Вал проходит огневой.
Я пишу, а этот вал
Все сметает наповал…
— Вот это да… — прошептал пораженный Добрынин. — Ты видишь?
Ошарашенный не меньше Добрынина, Ваплахов кивнул.
— А они давно из Москвы? — Добрынин наклонился к сидевшему по другую сторону от него партсеку.
— Нет, наверно…
— Слушай, Акимов, а может, пригласим их на бутылочку, вместе с попугаем? А? Партсек задумался.
— Они же вдвоем придут… — произнес он.
— Ну да, — Добрынин кивнул. — Артист и птица.
— Не-е, с ними еще инструктор от ЦК, который его на сцену выводил.
— Ну и что? — недоуменно спросил Добрынин.
— Может, он не пьет?
— Давай на чай позовем, а там посмотрим, — предложил народный контролер.
— Ну ладно, — согласился партсек. — Я сам им скажу. А птица продолжала от души читать, и многие женщины уже всхлипывали и утирали слезы.
— Слушай, Акимов, — снова наклонился Добрынин к партсеку. — А он что, слепой?
— Нет, нельзя ему завод видеть, понимаешь. Мы ж секретные…
— А-а-а… — Добрынин кивнул.
Тем же вечером в маленькой избенке, реквизированной у семьи дезертира и переданной партсеку, собрались за одним столом Добрынин и Ваплахов, Акимов и Парла-хов, и, конечно, Марк Иванов с Кузьмой. У Иванова снова были завязаны глаза. Он сидел как-то настороженно и неподвижно, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому произнесенному невидимыми собеседниками слову.
Первым делом познакомились.
Потом Добрынин шепотом спросил у Акимова: а нельзя ли артисту хотя бы тут глаза развязать, все-таки не завод уже? Акимов вывел Парлахова на минутку в сени, а когда вернулся, прошептал контролеру:
— Нельзя, мы ж с тобой тоже секретные, а Родина артистам не доверяет.
— Ну, раз порядок такой!.. — Добрынин понимающе развел руками.
Помогавшая партсеку по хозяйству бабка Пилипчук добавила в печку дров, вытерла тряпкой большой овальный стол и поставила напротив каждого по стакану.
— Может, пока чая нет… немного согреемся? — осторожно предложил Акимов.
— Конечно, можно, — обрадовался Парлахов.