— Чего? — переспросил Добрынин.
— А-а, — тот махнул рукой. — По дороге в город покажу, объяснить это трудно. Бери сахар, только Кривицкому о сахаре не говори!
— А что — отберет? — поинтересовался Добрынин.
— Конечно, отберет. — Цыбульник кивнул. — Щаман ужас как сахар любит. А он же теперь заместитель Кривицкого.
— Как?! — воскликнул народный контролер. — Местный поп — заместитель у главного коммуниста города?!
— Да, — сказал Цыбульник. — Ну а что делать? Второго коммуниста здесь на ближайшие тысячу километров нет. Ну приняли мы в партию три северных народа, ну тех, что здесь поблизости живут, но они же по-русски ни бум-бум, и кроме того все — воры. А шамана они все равно слушаются, что он им скажет, то и делают. Ну а говорит он им то, что Кривицкий ему скажет.
— А-а-а, — понял Добрынин. — Значит шаман — это представитель местной интеллигенции, на которую надо опираться?!
— Да, точно! — подтвердил комсомолец добрынинскую мысль. — Представитель, но все равно сволочь! А сахар как любит! Ни одна лошадь так сахара не любит, как он!
Упоминание о лошади заставило Добрынина убрать с лица улыбку. Вспомнился теперь народному контролеру конь Григорий, глупо и незаслуженно погибший в снегах этого жестокого Севера.
— Так что лучше при нем и не говорить о сахаре.
— А ты сюда откуда приехал? — спросил комсомольца Добрынин, все еще находясь в размышлении о трагической судьбе коня.
— Я? С Украины. С Житомирщины. Там у нас богатые земли! Не то, что здесь — куда ни плюнь — снег. Да ведь и не плюнешь по-нормальному!
— А я из Манаенковской области… — сказал Добрынин. — У меня там жена осталась, двое ребятишек и пес.
Дальше чай пили молча. Видно, каждый окунулся в свое прошлое и нежился мыслями в нем, не желая возвращаться так быстро к сегодняшним проблемам и заботам. Цыбульник то и дело подтягивал нижнюю губу, словно хотел укусить ее-и было понятно Павлу, что о чем-то комсомолец жалеет, грустит о чем-то, но не спрашивать же его об этом, ведь и Добрынину тоже есть о чем пожалеть, хотя жалость эта будет неразумной и ненужной, так как пожалеть он может лишь о том, что оставил свою семью на не определенное Родиною время.
— Ну что, — Цыбульник, допив чай, поднялся. — Поедем?! По дороге я тебе одно место покажу.
Перед тем, как выйти, комсомолец уложил сахар, недоеденное печенье и коробочку с чаем в сейф, закрыл его толстым коротким ключом и задвинул под свою кровать.
Добрынин прихватил котомку, и они отправились дальше. Снова ревел двигатель, и свистел, разрезая морозный воздух, пропеллер. Аэросани неслись по гладкому снегу под волнующимися и светящимися волокнами северного неба. Неслись, повинуясь уверенным рукам Цыбульника.
Земля, покрытая снегом, начинала впереди немного горбатиться, искривляя линию горизонта, неясного, но все-таки видимого, несмотря на ночь. Комсомолец сбавил скорость, и аэросани легко преодолели первые холмики и неглубокие впадинки, похожие на блюдца.
— Подъезжаем! — сообщил Цыбульник. Добрынин с нетерпением вглядывался в окружавшую их ночь, видел холмы, видел снег, но больше ничего видно не было.
Еще через какое-то время комсомолец молча указал рукою на более высокий холм, возникший впереди.
— А что там? — спросил народный контролер.
— Сейчас увидим! Главное, чтобы там никого не было.
Перевалив через тот высокий холм и уже при выключенном двигателе скатившись вниз, аэросани остановились около действительно странного места. Добрынин из-за любопытства спрыгнул на снег первым и тут же быстрыми шагами подошел к круглой площадке коричневого цвета — видимо, специально очищенной от снега. Посередине площадки из мерзлой земли торчал деревянный столб, оканчивавшийся, как показалось Добрынину, знакомой человеческой головой. А под столбом черным пятном лежала зола.
— Что это? — спросил Добрынин.
— Вот это? То, о чем я и говорил. Святое место. Раньше здесь было чутьчуть по-другому: стояло несколько простых столбов-идолов. Но мы тут немного изменили. Оставили один столб с бюстом Ильича.
— А зачем? — искренне удивился народный контролер.
— Как зачем? — тоже искренне удивился вопросу контролера Цыбульник. — Есть же специальная программа «ПО ОБЛЕНИНЕНИЮ ЗАПОЛЯРЬЯ И ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА». Вот по этой программе надо перестроить все культовые места северных народов в ленинские уголки и агитплощадки. Я пока только два таких места переделал, а здесь рядом еще мест двадцать. Но вот бюстов не хватает. Я заказывал тридцать, а прислали два.
Добрынин слушал комсомольца с большим интересом. Сразу появилось и утвердилось в душе Добрынина уважение к этому сильному человеку, променявшему богатые земли Житомирщины на сплошные снега Заполярья. И с горечью он подумал о своей недавней слабости, когда то ли в полудреме, то ли в другом не совсем сознательном состоянии он чуть не пожалел о том, что оставил далеко позади свою семью, которую, конечно, любил он горячо, но все-таки не так горячо, как Родину. Ведь ясно «было и без обдумывания, что Родина у человека одна, а семей может быть несколько.
— …а здесь они своих сжигают, — показал Цыбульник рукой на след от костра.
— Мертвых что ли?
— Как когда, — ответил комсомолец. — Я ни разу не видел, но думаю, что и живых тоже. В жертву приносят, чтобы охота лучше была, чтобы рыба ловилась. Такие у них заблуждения.
— В жертву?
— Да, идолам своим. Ну теперь это, конечно, уже не так. Постепенно отучаем их. Теперь они одному идолу приносят. И даже Ленина как-то по-своему назвали. А совсем скоро, когда старые заблуждения начнут забываться, мы во всех этих местах полноценные памятники вождю поставим и приучим эскимосню цветы к памятникам приносить, а не людей сжигать под ними. Это же дикость прямо какая-то. Я как только прибыл сюда — удивлялся страшно, а теперь привык и просто жду.
— Да-а-а…выказал удивление народный контролер.А живут они как? Ну там жены у них есть? Дети?
— Да есть, конечно, — отвечая, комсомолец подошел поближе к столбу, поверх которого был укреплен бюст Ильича, и стал внимательно разглядывать этот бюст. — Что это они там на плече у Ленина вырезали?! А? — спросил он сам себя и потянулся на носочках еще выше.
— А что там?
— Рыба какая-то с клыками, — говорил Цыбуленик. — Нет, это, наверно, морж.
— Морж? А это что?
— Зверь морской, — объяснил кратко комсомолец. Потом обернулся к Добрынину и продолжил: — Очень злой зверь. Если в стадо соберется — может много людей убить, особенно рыбаков. Это они, наверно, в религиозных целях на плече у вождя моржа вырезали. Тоже, наверно, для удачной охоты.
Подивился Добрынин местным заблуждениям: уж и впрямь — на что русский народ заблуждаться любит и умеет, но до идолов и до сжигания людей дело не доходило. Значит Север — место серьезное, и послали его сюда не просто так. Видно, есть здесь что проверять и контролировать.