— Ну вот, — сказал он улыбаясь. — Доставил в целости и сохранности, как полковник Соколов приказал. Добрынин посмотрел на юношу.
— Передайте привет полковнику Соколову, привет и большое спасибо за помощь! — сказал Добрынин. — Замечательный он человек, вы на него равняйтесь, товарищ офицер!
Офицер кивнул, потом отдал честь и пошел к машине.
— Ой! — Таня всплеснула руками. — А вещи! И побежала следом за офицером. Вернулась с добротным фанерным чемоданом, обшитым брезентом.
— Ну, пойдемте пока ко мне, отдохнете с дороги! — пригласил ее к парадному Добрынин.
Некоторое время спустя они вдвоем подходили к Краснореченской средней школе. Остановились перед центральным входом.
Там, слева от дверей под вывеской школы висела еще одна красная табличка под стеклом: «Музей Дмитрия Ваплахова».
Остановившись перед этой табличкой, Таня Селиванова постояла минутку молча, склонив голову.
Сначала зашла к директору школы, товарищу Зимовцу. Товарищ Зимовец, а звали его Алексей Алексеевич, имел очень сонный вид.
— Извините, — сказал он. — Я не ожидал вас… Пришлось здесь заночевать вчера. Очень много работы. Да вы садитесь!
— Спасибо, — чуть стеснительно произнесла Таня. — Нам бы музей посмотреть… Я здесь первый раз…
Добрынин подошел к Зимовцу и что-то прошептал ему на ухо.
Директор изменился в лице и посмотрел на Таню с большим уважением.
— Вот, возьмите ключ, посмотрите, а потом здесь чаю выпьем. Я пока уберу немного… — и он показал рукой на заваленный бумагами стол.
Музей располагался на первом этаже в большой комнате рядом со школьной столовой.
Добрынин открыл двери, и они зашли внутрь. Таня сделала два шага, остановилась и осмотрелась. Добрынин остановился за ее спиной, не желая ее беспокоить и отвлекать от возможных мыслей.
На стенах висели десятки фотографий и документов. Отдельно в дальнем левом углу под стеклом лежала одежда и личные вещи Дмитрия. В дальнем правом углу стояла его кровать.
Таня медленно прошла вдоль ряда фотографий. Добрынин следовал за ней.
На фотографиях была запечатлена история спиртозавода, портреты ударников, в том числе Дмитрия и самого Добрынина. Там же была фотография спасенного мальчика.
Подошли к личным вещам Ваплахова.
— Вот этот пиджак и кепку он купил в Сарске с первой зарплаты, — сказал Добрынин. Таня обернулась и кивнула.
— Вы ведь его давно знали, — сказала она.
— Да, — ответил Добрынин. — Мы с ним на Севере подружились. Он мне там жизнь спас… Сейчас юнкоры школы его биографию пишут. Говорят, что потом ее в газетах напечатают.
Таня кивнула.
Подошла к кровати.
— Он на ней спал? — тихо, почти не шевеля губами, спросила Таня.
— Да, — сказал Добрынин.
Таня снова кивнула.
Пошли дальше, и вдруг Таня остановилась перед лежавшими под стеклом двумя надкушенными сухарями. Остановилась и перевела удивленный взгляд на Добрынина.
— Это не его, — немного смутившись, объяснил Павел. — Это мои… Один из них как-то товарищ Тверин надкусил, а второй… второй я уже не помню кто, милиционер, кажется, в Кремле. Вот школьники упросили меня их в музей отдать. История, говорят.
После посещения музея поднялись на второй этаж, выпили чаю с директором школы.
— Заходите еще, — сказал на прощание товарищ Зимовец. — Обязательно заходите.
Пообедали они в городской столовой.
Потом Добрынин отвел Таню на аллею Славы, к могиле Дмитрия Ваплахова. По дороге они купили в магазине искусственных бумажных цветов.
Таня Селиванова аккуратно разложила их на холмике и тут уже не сдержалась, заплакала.
Добрынин отошел в сторону, чтобы не мешать.
На душе у него тоже было тяжело, и так ясно вдруг припомнился тот трагический день, когда погиб Дмитрий.
А осеннее солнце безразлично светило. Было прохладно и чуть ветрено.
Ближе к вечеру Добрынин привел Таню на окраину города, на улицу Дмитрия Ваплахова.
Она с печальным интересом осмотрела два новых, уже заселенных дома и третий, еще недостроенный.
— Там дальше по улице построят магазин и детский сад, — показывая рукой в вечереющую даль, говорил Тане Добрынин. — Я видел план города. Через семь лет здесь пустят трамвай.
Таня слушала народного контролера, но одновременно думала о другом. Думала о Дмитрии Ваплахове, о его любви к ней, о его трагической смерти. Только сейчас она начинала понимать, как могла бы измениться ее жизнь, если б не погиб этот симпатичный седой мужчина. Только сейчас она осознавала, что жизнь — это не только ударный труд, не только подруги и собрания, но и любовь, настоящая горячая любовь, для которой, как для кипящей стали, нет никаких преград. И вот эта любовь была так близко, была рядом, и не досталась Тане. Она не досталась никому, но это не уменьшало запавшую Тане Селивановой в душу горечь. Эта любовь сгорела, никого не согрев.
Снова слезы покатились по щекам девушки.
Назад они шли молча.
— Ты, Таня, здесь ночуй, а я на завод пойду, — сказал Добрынин. — У меня там в кабинете раскладушка есть и два одеяла. Там, на кухне, крупа и картошка, свари себе чего-нибудь поесть. А утром я приду. Если холодно будет — там в шкафу шинель возьми.
Таня кивнула и отошла к окну. Посмотрела на безлюдную улицу.
Добрынин воспользовался моментом и быстренько вытащил из-под подушки чистую майку. Положил ее в свой рабочий портфель.
По дороге на завод Добрынин немного злился на себя. Причина была мелкой, но все-таки честный до щепетильности народный контролер переживал. Зачем он соврал Тане про раскладушку? Разве была в этом серьезная необходимость? Одно дело, если б надо было обмануть безвредно по-ленински, но с какой-нибудь полезной целью. А тут! Ведь не спрашивала она об этом!
На проходной перекинулся словами с одним из ВОХРы.
Тот был немного удивлен, ведь Добрынин уже недели две не ночевал на заводе.
Добрынин объяснил ему, в чем дело, рассказал про Таню, и вохровец все понял.
Когда утром Добрынин вернулся домой, к своему удивлению, кроме Тани застал он трех знакомых юнкоров. Вместе с Таней они сидели на кухне за столом, что-то записывали.
Увидев Добрынина, мальчики поздоровались, встали из-за стола.
— Сидите, сидите! — остановил их Добрынин. — Что это вы так рано?
— Нам директор про товарища Селиванову сказал, вот мы и прибежали, — объяснил один из юнкоров. — Боялись, что товарищ Селиванова уедет сегодня.
— А-а, — закивал Добрынин. — Ну правильно. Юнкоры вскоре ушли.