— Не надо! — вырвалось вдруг у Добрынина.
— Как не надо?
— С ними можно письменно говорить. Записками. А можно школьную доску гденибудь взять и мелом переписываться с ними.
— Они что, грамотные? — искренне удивился капитан. — Пишут и читают?
— Да, — ответил Добрынин. И, опустив голову, добавил: — Я с ними уже давно так разговаривал…
— Что ж вы раньше не сказали. Пал Алексаныч? — Медведев покачал головой. — Надо было сказать… А насчет школьной доски — это не проблема. У нас тут одна есть. Для ленинской комнаты и для политзанятий принесли как-то…
Говорили они до обеда, и постепенно все стало на свои места. Все вопросы оказались решенными. Под конец они даже договорились письменно сказать глухонемым, что они, Добрынин и Медведев, знают, кто виноват, и что только быстрое достижение успехов может смягчить будущее наказание преступников.
Так и сделали, предварительно принеся школьную доску и мел в комнату капитана, а потом зазвав туда на минутку рабочих.
Надо сказать, что глухонемые, прочитав надпись на доске, сначала опешили. Потом один из них, Григорий, взял мел и написал: «Он был бесполезным для страны злым человеком».
Теперь уже Медведев опешил. Мало того, что не пытаются отказаться от вины, так еще и о покойнике плохо говорят!
«Откуда вы знаете?» — написал Медведев. Тот же глухонемой, взяв мел в руки, ответил: «Он на нас всегда матом ругался и не хотел переводить наши жалобы и рацпредложения».
Прочитав последнюю фразу, Медведев решил прекратить «разговор» и жестами, не пользуясь больше мелом и доской, показал глухонемым на дверь. Но показал не обидно, а даже с некоторой вежливостью.
— Ну вот, видите, — сказал он Добрынину, когда рабочие ушли. — Это они… А ведь они вас тогда от смерти спасли, — вдруг добавил он.
Добрынин задумался и действительно увидел, что не схвати они его прошлой ночью по пути к туалету — летел бы тогда он, а не Канюкович, вниз.
— Видно, они вас уважают, Пал Алексаныч, — пришел к выводу капитан.
Как бы там ни было, но объявил Медведев за ужином в столовой, что произошел прошлой ночью несчастный случай, в результате которого погиб смертью храбрых переводчик Канюкович. Сказал капитан, что тело Канюковича из ущелья достать невозможно, поэтому соорудят они все вместе вo время субботника условную могилу для переводчика и сообщат о случившемся в Москву.
Глухонемые, конечно, сообщения не услышали. Вершинин же ухмыльнулся, словно знал правду.
Ковинька, высунувшись в окошко раздачи, прослушал все с очень печальным выражением лица и под конец покачал головой, словно бы говоря: «Надо же!».
Тем же вечером радиограмма о несчастном случае ушла своим ходом в Москву.
Последовавшие затем дни у Добрынина были наполнены серьезными переживаниями на тему справедливости. В конце концов не без труда и нескольких бессонных ночей пришел народный контролер к выводу, что Медведев действительно прав. Дело Родины было намного, может быть в сто раз, важнее жизни одного, не очень приятного человека.
Продолжалось лето, уже подходившее к концу. Какие-то птицы не в стаях, а так, по одной, по две улетали на юг. Было еще тепло днем, но ночью, когда выходил Добрынин по нужде за завод на осыпь начинавшегося за площадкой спуска, пробирал вдруг его неожиданный влажный холод и уже не было так приятно стоять на темной площадке, задрав голову к звездам, хотя небо все еще оставалось безоблачным и удивительно близким. И по-прежнему сыпались на Советскую страну звезды, неизвестно куда падая, предварительно потухнув.
Приближалась осень, и иногда, подойдя к краю площадки, Добрынин замечал внизу, в ущелье, какие-то желто-красные точки, которые были, по всей видимости, деревьями, уже полностью приготовившимися к уходу лета. Жизнь на Высоте Н. постепенно входила в прежнюю относительно спокойную колею, и Медведев озабочивался только тогда, когда приходила из Москвы очередная радиограмма с требованием немедленного успеха.
Работа на Высоте Н. после «несчастного» случая, можно сказать, закипела. Глухонемые теперь работали и по ночам с небольшими перерывами, но что было тому причиной, оставалось догадываться. Добрынин думал, что все они дружной семьей трудятся, чтобы добиться успеха и тем самым приблизить момент брака для Светланы и Севы. Но капитан, с которым народный контролер говорил однажды об этом,, полагал, что причиной такого неожиданно ударного труда является чувство вины. Он сказал, что скорее всего глухонемые «отрабатывают» убийство переводчика, хотя лично Добрынину в это слабо верилось.
Уже с наступлением осени, в середине сентября, когда подули холодные ветры, притом казалось, что день и ночь дует только один ветер, потому как его направление было неизменным — в сторону края площадки, сверху по площадке и вниз, в ущелье, Добрынин и Медведев определили место условной могилы переводчика. Место было очень удобное и довольно живописное, всего метрах в двухстах от Высоты Н. Туда вела малозаметная тропинка, соединявшая Высоту Н. с Высотой Ж. Собственно это и нравилось капитану. Он себе представлял, что проходившие здесь раз в неделю солдаты могли остановиться у условной могилки, присесть отдохнуть и даже задуматься о смысле геройства или же просто о жизни и смерти.
Могилку устанавливали вместе с глухонемыми, охотно согласившимися помочь. На маленькую площадку, бывшую раньше небольшой расщелиной, со временем заполненной каменной крошкой, пылью и нанесенной ветром землей, принесли несколько камней более-менее правильной формы, уложили их в «холмик», а потом выковыривали маленькие комки земли, проросшей травой, и вставляли их между камнями «холмика». Все дело заняло не больше трех часов, но удовлетворение Добрынин получил настоящее. Хотя, сооружая этот холмик, совсем не думал о Канюковиче. Думал он о майоре Никифорове, и уже когда шли назад гуськом по тропинке, дошло до него, что майор Никифоров куда больше заслуживает хотя бы условной могилы, чем этот переводчик. И дальше уже по дороге, да и в своей комнате, когда вернулись они на Высоту Н., долго думал народный контролер об этом легендарном майоре, легендарном, к сожалению, только для немногих счастливых людей, знавших его или же что-то о нем слышавших.
Некоторое время спустя заметил Добрынин, что инженер Вершинин стал чаще улыбаться, и лицо его приобрело какое-то довольное или самодовольное выражение. Может быть, конечно, это просто наступала его самая любимая пора — осень. Но почему-то улыбающийся Вершинин Добрынину нравился больше, чем прежний — вечно недовольный, и может быть, в связи с этим и так уже улучшившееся отношение народного контролера к инженеру улучшилось еще больше. Настолько улучшилось, что решил Добрынин поговорить с инженером об одной давно интересовавшей его мысли, а если быть точнее, то о деле. Захотел он предложить Вершинину придумать какойнибудь памятник майору Никифорову, но чтобы сделать его из долговечного прочного металла, может быть, даже из такого же, из какого лил он искусственные метеориты. И поставить этот памятник прямо по центру их каменной площадки.