Оглянулся в ту сторону старик. Улыбнулся.
— Ну вот и Вася идет, — сказал обрадованно. — Иди, Васильич, буди своих. Скажи, что завтрак остывает!..
Встал Банов и пошел не спеша к своему шалашу, где еще спали мирно и, должно быть, сны видели его любимый товарищ Клара и их дочка Валентина, для которой только-только наступила первая в ее жизни зима.
Саплухов приехал в Москву за день до торжественного заседания. К родителям не поехал, а остановился в гостинице «Пекин», в номере на десятом этаже с видом на башни Кремля.
Пообедав в ресторане гостиницы, он вернулся в свой номер и, усевшись за стол, стал перечитывать подготовленные в двух экземплярах тезисы будущей научной работы.
Улыбка то и дело появлялась на его красивом лице, когда представлял он себе удивление академика, когда тот узнает о настоящем авторе уже довольно известных народу произведений. А что скажет академик, когда поймет, что и текст нового гимна был написан тем же пернатым автором?
Саплухов мотнул головой в предвкушении завтрашнего разговора с Бахманом и перевел взгляд на тезисы.
В принципе, все было уже исправлено и подчищено на страницах, но старая боязнь пропуска запятых заставляла Саплухова еще и еще раз прочитывать предложения.
Наконец наступило бодрое красно-желтое ноябрьское утро.
Умывшись и побрившись, Костах Саплухов выглянул в окно на город, украшенный красными лозунгами и транспарантами. Настроение было праздничным.
Он надел свой лучший костюм, повязал пурпурный галстук на белую рубашку. Подобрал к ней запонки, такие, чтоб выглядели посолиднее.
Вытащил из портфеля приглашение и, положив его во внутренний карман пиджака, а в руку взяв папку с тезисами научной работы, вышел из номера.
Большой Кремлевский Дворец Съездов празднично жужжал тысячами и тысячами радостных людей. Шла регистрация приглашенных, и Саплухов встал в ту очередь к столику, которая показалась ему короче.
Минут через двадцать он уже вручал пригласительный билет сидевшей за столиком женщине.
Она переписала номер билета, потом раскрыла толстую тетрадь с длинными столбиками фамилий, отыскала его фамилию — благо располагались они в алфавитном порядке-и поставила напротив фамилии крестик.
Дворец Съездов постепенно заполнялся. А без четверти десять все места в огромном зале были уже заняты, и тысячи пар глаз в трепетном ожидании смотрели на пустую пока трибуну.
Вскоре Спасская башня разразилась десятикратным боем часов, и одновременно с этим в зале зазвучала барабанная дробь.
Тысячи голов обернулись и увидели двух курсантов-барабанщиков, шедших впереди других трех курсантов, один из которых, тот, что шагал посередине, гордо нес государственное знамя.
Проследив за знаменосцами, тысячи гостей, к своему удивлению, заметили на трибуне многочисленный президиум.
Саплухов сидел в пятнадцатом ряду. Лица членов президиума были ему хорошо видны, но незнакомы.
«Ну что ж, т подумал он. — Я все-таки наукой занимаюсь, а не политикой», — и тут же понял он неполноценность этой мысли и ощутил в себе стыд в связи с незнанием в лицо своего правительства.
Посмотрел по сторонам, пытаясь отыскать взглядом академика Бахмана, но не нашел. Подумал, что академики, должно быть, сидят отдельно, в другом ряду.
Слово взял член Политбюро секретарь ЦК Пазахов. Прозвучала длинная, полная восклицательных знаков и аплодисментов речь, посвященная годовщине Великого Октября.
Саплухов слушал внимательно. Слушал и смотрел на товарища Пазахова, который, как казалось ученому, был его двоюродным дядей.
После длительных аплодисментов товарищ Пазахов объявил о первом исполнении нового гимна СССР.
Шарканье тысяч ног взлетело к высокому потолку зала — тысячи людей поднялись с красных кресел и застыли, торжественно склонив головы.
Зазвучала музыка, и Саплухов почувствовал дрожь, пробиравшую его тело. И непонятна была причина этой дрожи: то ли торжественность момента, то ли что-то нервное, связанное с мыслями об авторе текста нового гимна.
Ты могучая, как медведь, — запел хор, появившийся позади президиума из-за поднявшегося вверх занавеса. — Ты надежная, как скала. Ты — душа миллионов звезд, Ты — вселенной колокола!
Саплухов снова ощутил дрожь в теле, и на этот раз она была куда сильнее. Нервно оглянулся на лица стоявших рядом участников заседания; Лица участников были предельно серьезны.
Саплухов вздохнул с облегчением.
А хор продолжал:
Все в тебе — и снега, и жар,
Кровь погибших и кровь живых.
Ты — целебных хвощей отвар,
Ты — предел мечтаний любых.
Оркестр заиграл проигрыш, должно быть, давая возможность хористам набрать полные легкие воздуха для следующего куплета.
Саплухов лихорадочно пытался вспомнить, о чем говорилось в третьей строфе этого стихотворения.
Ты и могучая, ты и народная, — мощно запел хор. — Социализма и правды полна, Будь же во веки веков свободная Наша советская страна!
Саплухов скривил губы — в стихотворении такой строфы не было.
«А! — внезапно вспомнил он письмо академика Бахмана. — Это та дописанная строфа… Он же писал, что дали стихотворение на доработку компетентному поэту Лебедеву-Кумачу! Только почему „ты и могучая, ты — инородная?“ Саплухов, размышляя, пожал плечами и тут же поймал на себе внимательный взгляд соседа слева.
Хорошо, что все уже садились и поднявшийся в зале шум отвлек внимание и этого соседа с проницательным взглядом, и самого ученого.
Через полтора часа Саплухов выходил из Дворца Съездов, получив причитавшиеся каждому участнику сувениры: блокнот с соответственной надписью, набор ручек и красный значок с цифрой «60».
Как только он вышел на прохладный воздух, к нему подошли трое и попросили следовать за ними.
Снова дрожь охватила ученого. В руке он сжимал так и не переданные академику тезисы. А кто-то проводил его вопросительным взглядом, должно быть думая, что стал свидетелем ареста шпиона.
Привели Саплухова к низенькому приземистому кирпичному зданьицу, спрятавшемуся за высокими голубыми кремлевскими елями. Зашли внутрь.
В кабинете Саплухова встретил седой серьезный генерал. Предложил присесть.
— Костах Вагилович, — заговорил он первым, — мы вас сюда позвали, чтобы сообщить вам приятную новость. Саплухов напрягся.
— Ваша научная деятельность закончена, поэтому можете оставить вон те научные записи, — генерал указал взглядом на дрожавшую в руках ученого папку, — вот здесь, на моем столе. Теперь вы дипломат…
Ученый широко открыл глаза. Ему показалось, что он бредит, что не прошел даром недавний запой и вот теперь это привело к звуковым и визуальным галлюцинациям.