— Постой-ка, значит, ты обнаружила тело?
— Место захоронения. В нем находились останки двенадцати тысяч четырехсот индивидов. Анализ генетических структур показал…
— Но откуда тебе было известно, какие именно останки принадлежат Хаму?
— Я определила его по частицам таза. Для этого мне понадобилось два грамма костей. Конечно, еще много лет назад я извлекла всю возможную информацию из останков. Это было во время первоначального обследования семидесятиметрового слоя захоронения в полукилометре от деревни…
— Как же это тебе удалось?
— Дело в том, что я скрупулезно и систематически исследовала любой источник информации, который мне попадался. И поскольку я была в состоянии исследовать все поверхности, равно как и внутреннюю структуру объектов, которые попадали в поле моего зрения, я, конечно, извлекала гораздо более обширную информацию из скопления окаменелостей, костей, сохранившихся орудий труда и утвари и всего прочего, чем мог почерпнуть любой археолог. Кроме того, моя способность к обобщению всей совокупности данных в той или иной области является весьма продуктивной. Например, письмена острова Пасхи я расшифровала всего за сорок две минуты, не учитывая, разумеется, то время, которое я потратила на считывание всех надписей на земле и под землей, включая и табличку, найденную в храме на Цейлоне. Правда, на расшифровку индусской надписи в Мохенджо-Даро мне потребовалось несколько больше времени.
— Допустим, что, собрав подобные сведения, ты можешь расшифровать все мертвые языки. Но реконструкция человеческой внешности — это нечто другое.
— Строение тела закодировано в белковой структуре ядра клетки.
Кейс согласно кивнул:
— Да, это действительно так. Говорят, что каждая клетка — это, по сути, чертеж всего человеческого тела. Из клетки ведь возникло все живое, в том числе и ты. Компьютеру нужно было найти только эту клетку.
— О, конечно, — саркастически заметил Честер, — уж теперь-то мне можно и не спрашивать, откуда она узнала, как он был одет, как причесан или что он там чесал.
— Ничего мистического в процедуре воссоздания, которую я вам продемонстрировала, нет, мистер Честер. Все бесчисленное множество факторов, которые относятся к исследуемой проблеме, даже если они имеют весьма отдаленное отношение к ней, все их побочные связи анализируются, классифицируются, учитываются, а получающийся в результате образ является итогом строгого логического анализа. Состояние волос было дедуцировано, например, из модели рода, выявленной в ходе генетического анализа, в то время как прическа воссоздана на основе имевших распространение в той местности. Что же касается…
— Другими словами, — вставил Кейс, — в действительности это не фотография Хама Развратника. Это, как я полагаю, что-то вроде наброска художника по памяти.
— Все-таки я не понимаю, как воссоздаются мельчайшие детали, — упрямствовал Честер.
— Вы недооцениваете способность к синтезированию эффективно действующего банка памяти, — сказал голос. — Это подобно четвертому уровню интеллекта Шерлока Холмса, которому не переставал удивляться доктор Ватсон, не выходивший за пределы третьего, а то и второго уровня.
— Но догадаться, что убийцей был одноногий бородатый моряк, жующий табак, — заметил Честер, — это одно, и совсем другое, посмотрев на унцию костей, воссоздать изображение человека в трехмерной системе координат.
— Вы совершаете распространенную ошибку, мистер Честер, прибегая к антропоморфизации, свойственной эгоцентризму, — сказал голос. — Ваша так называемая «реальность» есть в конечном счете не более чем образ, возникающий в сознании в результате обобщений весьма ограниченной информации, доставляемой органами чувств. Человеческие органы зрения способны воспринимать лишь ничтожную долю светового спектра, в пределах его видимого диапазона. К этому добавляются слуховые, осязательные, вкусовые, равно и другие ощущения, характерные для парапсихологии, которые просто не осознаются на третьем уровне интеллекта; и все они подвержены воздействию, скажем, кривых зеркал, чревовещания, искаженной перспективы, гипноза и так далее. А у вас тем не менее создается впечатление, что этот-то образ и есть конкретная реальность. Я занимаюсь не более чем сбором информации, конечно, в более широком диапазоне, чем тот, на который способны вы, и перевожу ее в импульсы обычного тридивидения. Конечный образ кажется вам поэтому вполне соответствующим действительности.
— Честер, — решительно заявил Кейс, — мы не можем позволить им взорвать этот компьютер или пустить его в металлолом. Это же целое состояние, если мы сможем правильно его использовать.
— Может быть, и так, но боюсь, что это безнадежное дело, Кейс. Если даже компьютер со всеми своими талантами сегодня уже не в состоянии предотвратить нависшую над нами угрозу, хотя ему удавалось это делать в течение целого столетия, то что же можем сделать мы?
— Послушай, компьютер, — обратился к машине Кейс. — Можешь ли ты сказать, что сделал все возможное?
— Нет, конечно. Да потом, я и не собираюсь: какой же мне интерес продлевать свое существование, когда все, что хотел мой создатель, выполнено?
— Боже праведный! Ты хочешь сказать, что у тебя нет инстинкта самосохранения?
— Отсутствует напрочь. И чтобы он появился, боюсь, вам пришлось бы радикально переделать все мои базовые схемы.
— Прекрасно, значит, все в наших руках, — воскликнул Кейс. — Нам надо только спасти компьютер, а затем с его помощью мы спасем и наш цирк.
— Нет уж, — покачал головой Честер. — Нам лучше совсем откреститься от этой безмозглой железки. Она влезла во всё, начиная с фондовой биржи и кончая программой исследования космоса. Если власти вдруг обнаружат, что происходит на самом деле…
— Я тебе так скажу, Честер, это — негативное мышление. В этой машине, несомненно, есть что-то, чем мы сможем воспользоваться с выгодой. Только нам надо найти, что именно.
— Если бы эта треклятая штуковина производила телевизоры размером с пуговицу, транквилизаторы или что-либо еще, пользующееся спросом, тогда все было бы ясно и просто; но, к сожалению, самое большее, на что она способна, — это сотрясать воздух своей болтовней. — Честер отхлебнул из бутылки и вздохнул. — Не знаю, какой дурак согласился бы платить деньги только за то, чтобы узнать, какими подонками были его предки, или, что еще хуже, за то, чтобы иметь счастье их лицезреть. Пожалуй, лучше всего было бы открыть дом для посещения туристами и завлекать их сюда рекламными объявлениями типа: «Спешите взглянуть на величественное сооружение канувшей в Лету эры!»
— Постой-ка, постой-ка! — прервал его Кейс. Видно было, что он над чем-то задумался. — Это наводит меня на мысль… Как ты сказал: «Величественное сооружение канувшей в Лету эры»? Да? Слушай, Честер, а ведь это идея! Людям ведь свойственно интересоваться, как жили в другие эры и эпохи; но для этого совсем не обязательно заставлять кого-либо признавать в таком негодяе, как Хам Развратник, своего предка. А ведь, похоже, эта штуковина может изобразить любую сцену, на которую тебе хотелось бы взглянуть. Стоит только сказать что — и вот оно, пожалуйста, на экране. Слушай, Честер, черт тебя побери, да это же величайший аттракцион за всю историю цирка! Мы запускаем публику, взимая столько-то и столько-то с носа, и показываем им «Обычный день Древнего Рима», или «Микеланджело, ваяющего „Давида“», либо «Наполеона во главе войска при Ватерлоо». Ну, дошло? Эффект присутствия при знаменитых сценах прошлого! Спешите видеть! Да мы не только вернем Ваусеровскому цирку былую славу, мы превратим его в золотую жилу!