Да, как ни досадно признавать, я по-прежнему барахтался в море неизвестности. Конечно, про запас еще оставался козырь в виде Рози Крейц, однако, учитывая ее знаменитые причуды и заведомо непростой разговор с Дженной-Джейн Малбридж, у которой следовало выпросить разрешение на встречу, я все более склонялся к плану А: прямому контакту с духом Эбби. Голова куклы и яркие воспоминания о сложившейся под ее влиянием мелодии — все было при мне. Остановившись на широкой полосе свежеуложенного асфальта у самого подножия Хаммерсмитской эстакады, я вышел из машины. Не то чтобы вне салона надеялся получить лучший отклик, просто хотелось вдохнуть прохладный ночной воздух.
Я подошел к разделительному барьеру, с которого открывался живописный вид на западную часть дороги, и, прислонившись к нему, несколько минут бездумно смотрел по сторонам. Нужно успокоиться, поймать соответствующее настроение. День получился безумный, а вечер — еще безумнее. Сейчас следовало бы лежать в темной комнате, обняв полупустую бутылку виски, а я вместо этого еду в другой конец города выполнять обещания… Вернулась тупая боль в шее и затылке, да еще глаза зачесались. Нет, я действительно подхватил какую-то болезнь, вот бы еще узнать, какую именно!
В воздухе попахивало дымом, будто в одном из близлежащих дворов жги костер. Странное занятие для мая, и на секунду появилось головокружительное чувство полета во времени: словно простояв здесь пять минут, я попал в осень.
Я вытащил из кармана куклину голову и осторожно провел по фарфоровой скуле кончиком мизинца, ощущая шероховатость там, где начала трескаться эмаль. Удивительно, что я вообще ее не разбил: день-то выдался не из спокойных! Малейшее прикосновение — и страдания Эбби, прорвав невидимые шлюзы, по психоэмоциональным капиллярам потекли от моей ладони к предплечью и все выше, выше к мозгу.
Небольшой дозаправки вполне хватило, дабы освежить сформировавшийся ранее образ и подкорректировать прицел.
Спрятав голову обратно в карман, я достал вистл. Немного отвлекал яркий пунктир белых передних и красных задних фар, поэтому я зажмурился, ощупью нашел клапаны и выпустил в майскую ночь первую ноту.
Долгое, долгое время не происходило абсолютно ничего: звуки медленной грустной цепочкой уходили вниз, словно лестницы с гравюры Эшера. Лестницы, ведущие в никуда…
А потом Эбби ответила. Как и в предыдущие два раза, я почувствовал слабое шевеление на самой границе восприятия — некий тропизм, непроизвольную моторную реакцию на музыку, суть которой составляла она сама.
Глаза мои были закрыты, возможно, потому на этот раз отклик я почувствовал острее, или же у призраков есть приливные ритмы, перемещающие их, как луна перемещает море. Главное, Эбби находилась здесь, пусть далеко, в темноте, но нас разделяло лишь расстояние. Казалось, сейчас я раздвину город, словно занавес, и притяну ее к себе.
А потом все разом оборвалось. Только сейчас я был к этому готов и каким-то неведомым инстинктом в момент обрыва связи увеличил силу звучания. Трудно сказать, изменилось что-нибудь или нет, но создалось впечатление, словно я бросаю копье в сорвавшуюся с крючка рыбу. Чувство направления заострилось до предела: Эбби и я, охотник и пугливая лань, словно примерзли к противоположным концам неподвижного звукового осколка.
Перестав играть, я еще долго не открывал глаза: пытался сконцентрироваться на звучащих глубоко в душе отголосках эха. Они были по-прежнему сильны. На этот раз я подошел совсем близко и не сомневался: Эбби не только слышала меня, но и видела. Через всю ночь, через весь город мы смотрели друг другу в глаза.
— Я иду за тобой, — пробормотал я. — Не бойся, малышка. Знаю, тебе пришлось страдать, но осталось совсем немного. Я спешу к тебе.
— Как мило! — совсем рядом раздался мужской голос. — Можно будет потом сослаться на ваши слова?
Я резко обернулся, и голова едва не слетела с плеч, по крайней мере ощущения возникли именно такие, а боль стала одновременно глубже и сильнее.
Неподалеку от меня у барьера стоял брюнет с прилизанными, как шерсть на выдриной заднице, волосами. На узком лице доминировал ястребиный нос, а выражение… Словно у судьи по уголовным делам, которому в субботу вечером пришлось избирать меру пресечения для футбольного фаната, задержанного в нетрезвом состоянии. Поджарое жилистое тело скорее напоминало вымоченный хлыст, чем засохший от недостатка питания побег. Белоснежный плащ резко выделялся на фоне черного костюма, такой у меня ассоциируется с одеянием священника. Так и есть, он не судья, а священник, отказавшийся отпустить грехи после долгой путаной исповеди. «Все ваши грехи зафиксированы документально и могут быть использованы против вас».
— Феликс Кастор! — позвал незнакомец. Голос хорошо поставленный, мягкий и начисто лишенный эмоций — на секунду вспомнился голос Стивена Хокинга, [37] пропущенный через вокодер. [38]
— Да, да, тоже рад знакомству, — протягивая руку, отозвался я. — А в чем проблема?
Незнакомец посмотрел на мою руку, а затем демонстративно отвел взгляд. Очень жаль, тактильный контакт явно не помешал бы: я тотчас набросал бы шпаргалки.
— Значит, развлекаетесь, — проговорил он. — Впрочем, почему бы и нет? Умение смеяться обогащает жизнь. Если хотите, можете звать меня Гвиллемом. Мое чувство юмора возбуждают вещи, от которых другие рыдают.
По бескровному лицу и апатичному голосу казалось, у Гвиллема вообще нет чувства юмора, однако, решив подыграть, я кивнул: мол, все ясно, понятно, здорово. В какой-то мере это действительно было здорово. По опыту знаю: если парень с самого первого слова кичится своей крутизной, значит, моральная устойчивость у него не прочнее бланманже, и он боится, что новый знакомый станет его презирать. Вот это уже какая-никакая информация!
— Ну, расскажите что-нибудь смешное! — предложил я.
— Да, пожалуй.
Взгляд Гвиллема метнулся за мое плечо, и даже не обернувшись, я понял: он не один.
Секундой позже появилось подтверждение: в каком-то метре от меня под тяжелыми ботинками заскрипел гравий.
— За последнюю пару дней я многое о вас узнал, — чуть ли не рассеянно продолжал Гвиллем. Он снова посмотрел куда-то вдаль, через широкий поток транспорта и, почувствовав прикосновение напоенного дымом ветерка, прищурился. — Вы зарекомендовали себя неплохим специалистом и отнюдь не дураком. Отсюда и вопрос: зачем вы этим занимаетесь?