А на улице стояла хмурая все еще холодная погода. Мороза не было, вместо него царствовала неприятная сырость. Черный снег был навален кучами на лунки-квадраты, в которых росли деревья. И ехавшие мимо машины были грязные. Мир просто не соответствовал состоянию Семена. И он нес свое состояние домой. Нес бережно, не желая его потерять или повредить.
Вечером они с Вероникой пошли в оперетту. Несмотря на то что их места были в пятом ряду партера, Семен попросил в гардеробе бинокль. И смотрел во время спектакля в этот бинокль на ложи второго и третьего яруса больше, чем на сцену.
– Ты лучше актрис разглядывай! – шептала ему удивленная поведением мужа Вероника. – А то подумаю, что ты кого-то ищешь!
Вероника слышала, будто все актрисы в театре оперетты старенькие и их перед спектаклем по два часа гримируют под двадцатилетних.
А Семен, которому на самом деле спектакль был не очень-то интересен, задумался: может, он действительно кого-то конкретного высматривает в театральный бинокль. Задумался и понял. Он хочет увидеть Алису. Увидеть вблизи, но так, чтобы она его не заметила.
Опустив руку с биноклем на колени, он почувствовал какое-то неудобство. Что-то кололо ему в плечо.
Провел рукой по новой рубашке кирпичного цвета, подаренной ему женой просто так, без повода. Нащупал головку булавки. Вытащил и незаметно бросил булавку под ноги. Рубашку он распаковывал на ходу и сразу надел, поэтому и не заметил булавки.
Посмеявшись мысленно над собой, Семен снова поднес маленький бинокль к глазам и стал рассматривать происходящее на сцене.
Город Борисполь. Улица 9 Мая
Сообщение о смерти овчарки Шамиля застало Диму врасплох. Уже несколько дней, как он не вспоминал о своей служебной собаке. Причина тому была вполне серьезная – он думал о грядущем отцовстве. И хоть мысли его не отличались ни особой серьезностью, ни даже четкостью формулировок, но уже сам факт их присутствия в голове Димы вызывал в этой же голове чувство собственного достоинства и гордости. Хотя причиной его гордости, если бы покопался в его голове какой-нибудь пусть даже не самый ученый психолог, было всего-навсего отсутствие страха перед будущим отцовством. Хотя отсутствие страха у мужчины в любой ситуации, а особенно в этой, уже заслуживает уважения.
На самом деле ощущение гордости за себя мешало Диме думать о тех переменах, которые принесет в его жизнь рождение ребенка. Ему давно хотелось перемен. И работу он был не против поменять. Иногда то же самое он думал и о доме, и даже о Вале. Ведь поменять жену не такое уж трудное и редкое дело. И причина всегда лежала на поверхности – не было у них детей. Хотя он и не говорил с Валей ни разу на эту тему. Просто жилось им вместе нормально и всего им по мелочам хватало. А по-крупному Дима только молча мечтал. Да и то сознавая, что ради осуществления какой-нибудь крупной мечты не пойдет он ни на жертвы, ни на ударный частный труд.
И вот Валя словно почувствовала, что пора им жизнь менять. И действительно, новость о ребенке Диму сперва ошарашила, а потом каким-то особенным позитивным образом примирила его с будущими тяготами и заботами, которых он и не боялся, потому что думал, что заботы эти обязана прежде всего взять на себя мать ребенка.
Вот и перед телефонным звонком из аэропорта он представлял себе Валю с младенцем на руках. И тут эта новость!
Конечно, было ему жалко Шамиля. По-мужски жалко. Все-таки семь долгих лет служили они вместе, семь лет смотрели друг другу в глаза, семь лет подряд подавал Шамиль Диме лапу перед заступлением на дежурство. Но все-таки, как ни крути, мужская жалость отличается скупостью.
Пообещав начальнику заехать на разговор к шести вечера, Дима опустил трубку на аппарат. «Какой разговор? О чем?» – спрашивал себя Дима. Спрашивал и наполнялся положенной по моменту грустью. Любая, даже собачья, смерть настраивает человека на мысли о смерти вообще. Вот и Дима, постепенно проникаясь скорбью, почувствовал вдруг, что ему не хватает воздуха. Открыл форточку. Постоял перед ней.
Кот мурик-мурло о ноги потерся, словно ощущая состояние хозяина. Дима бросил на него взгляд. Вспомнил, что и мурик уже раз умирал, а потом вернулся. А что, если и Шамиль так?
Вернулся к телефону, набрал номер начальника.
– А где его похоронили? – спросил.
– Я узнаю, – пообещал начальник. И тут же спросил: – Ты что, уже выпил?
– Нет, – ответил Дима.
Попрощался и опустил трубку.
Но мысль о том, что надо выпить, осталась с ним. Шамиль был его другом, а умершего друга положено помянуть. Помянуть по-мужски, в гордом одиночестве.
Вздохнул Дима и, одевшись, в гараж пошел. Включил там обогреватель. На детскую табуреточку бутылку и стопку поставил. Налил. Вызвал в памяти образ овчарки. Кивнул собственному послушному воображению и молча опрокинул стопку внутрь. Самогонка на крапиве полилась тонким горячим ручейком прямо в душу. Еще раз налил. Снова выпил. Вспомнил, как ходили они с Шамилем вдоль бесконечных рядов чемоданов и сумок. Как Шамиль останавливался и принюхивался. Как он тогда к черному пластиковому чемодану принюхался, к чемодану, который двое грузчиков потом в этот самый гараж принесли. Дальше Диме вспоминать не хотелось. И он снова выпил.
В какой-то момент стало ему холодно. И он сел в машину. Завел двигатель и печку включил. Чтобы согреться. Его клонило в сон, становилось теплее и уютнее. И о собаке он больше не думал. Как вдруг показалось ему, что кто-то со всей силы кулаком в запертые гаражные ворота ударил. Очнулся Дима, дверцу машины открыл и почувствовал, какой слабой его рука оказалась. И в носу – запах горчицы или нашатыря. Хватанул ртом воздух, а воздух не хватается, не вдыхается. Неправильный какой-то воздух в машине. И тут его словно в пятку ножом кольнуло – это же смерть! Банальная гаражная смерть от удушения углеродом в его легкие стучится. Из последних сил выбрался он из машины, сделал несколько шатких шагов к воротам. Распахнул левую половинку и, почувствовав, как его холодным воздухом в лицо ударило, упал грудью на насыпной заезд из гравия, обильно посыпанного снегом. Тут же что-то горячее к его лицу прикоснулось. Но только через минут десять, уже придя в себя и отдышавшись, он подтянул ладонь к лицу и уперся пальцами в пушистый, мягкий и теплый кошачий клубок. Это был Мурик. Мурик-Мурло боком грел лоб и правую сторону лица бледного, перепуганного насмерть хозяина.
Мимо прошло несколько соседей по улице, но ни один из них не остановился, не спросил: что случилось. Только взгляд опасливый бросили на него и дальше пошли. В голове у Димы до сих пор их шаги звенели. Приближающиеся и удаляющиеся.
– Дурень! Вот дурень! – приговаривал себе Дима, проветривая гараж полчаса спустя. И у машины все четыре дверцы были настежь открыты, и ворота гаражные тоже. Мурик то отходил в сторону, то снова об ноги хозяина терся.
А Дима утратил чувство времени. Уже темно на улице было. Окна в доме напротив горели. И у него в доме горели окна, хотя он свет, когда выходил, не включал.