Моя рука полезла в нагрудный карман пиджака, достала серебряную визитницу. Я протянул ему красивую визитку с золотым тризубом в правом верхнем углу.

– В будущем будьте внимательнее! – Капитан ГАИ принял положительное решение, и спина его вытянулась в струнку. Сейчас он отдаст нам честь и пожелает счастья.

– От имени ГАИ и милиции я поздравляю вас! – сказал он торжественно.

Было заметно, как в его правой руке уже «зачесался» полосатый жезл, а взгляд переместился с нас на проезжую часть улицы.

«Удачной охоты!» – хотел сказать я. Но сказал:

– Удачи!

Дама в бархатном платье уже подготовила все положенное. Но тут выражение ее лица стало вопросительным.

– А свидетели?

– Мы без, – ответил я.

– Так нельзя, могут возникнуть проблемы.

– Тогда вы будьте нашим свидетелем.

После секундной паузы дама согласилась. Но нужен был еще один свидетель. И я вспомнил о гаишнике.

Послушно зайдя за мной «на секундочку» в ЗАГС, он оторопел, когда дама в бархатном платье попросила его показать паспорт. Но какой же милиционер без паспорта! В графу «свидетель» округлым напыщенным почерком дама вписала его фамилию и имя – отчество. К этому времени он все понял, хотя лицо его еще долго выражало удивление. Подпись у гаишника оказалась министерской, с длинными завитушками.

– Вы никогда не работали в РОВД на Нивках? – тихонько спросил я, снова приглядываясь к лицу, казавшемуся мне слегка знакомым.

– Служил, – кивнул он.

– Сейчас идем праздновать, – твердым голосом, словно пытаясь загипнотизировать милиционера, произнес я.

– Я не могу, я на службе, – пробормотал он, но обычная милицейская самоуверенность в его голосе больше не присутствовала. – Я сейчас.

Он достал из кармана рацию и отошел в другой конец комнаты.

– У меня сейчас три пары на очереди, – бархатная дама просяще посмотрела мне в глаза.

– Уходим-уходим, – зашептал я, а сам уцепился взглядом за ополовиненную бутылку шампанского. – Вот только еще по бокальчику!

На втором бокале к нам присоединился и капитан ГАИ. Видимо, переговоры по рации дали положительный результат.

– Только я в публичных местах не могу, – сказал он.

– Ничего, мы найдем какое-нибудь непубличное место! – пообещал я ему.

66

Киев. Октябрь 2015 года. Ночь.

Странный сон беспокоит меня уже часа два. Словно я сижу в тюремной камере, в одиночке. Наглухо закрытой с двух сторон, и изнутри, и снаружи. При этом ключи от внутренних замков висят тут же, на гвоздике, вбитом в стенку. И кто-то ко мне стучит. Железную дверь с наружной стороны уже отперли. Но я никого не впускаю. Не реагирую на настойчивый стук. Только поглядываю на два ключа, висящих на гвоздике. Это ключи от моей внутренней свободы. Наружу они меня не выведут, но зато в мой внутренний мир я сам решаю, кого пускать.

– Сергей Павлович! – слышен мне из-за двери женский голос. – Вам посылка!

«Какая посылка? – думаю я недоверчиво. – В тюрьму – и посылка? Нет, не верю! Вам что-то другое от меня надо!»

На самом деле я теряюсь в догадках. Осматриваю невыразительный интерьер моей камеры, прицениваясь к бедноватой обстановке: мол, что они хотят у меня забрать? Библию, лежащую на тумбочке возле кровати? Вряд ли! К тому же эта Библия на украинском языке, а женщина за дверью говорит по-русски. Может, телевизор? Я озираюсь на маленький «Самсунг» в дальнем углу камеры. И тут же отрицательно качаю головой. Зачем им такой маленький телевизор? Что же еще? Холодильничек, на котором стоит этот «Самсунг»? Тоже старый и маленький. Ну не знаю! Я мысленно развожу руками. Может, действительно посылка?

Нехотя поднимаюсь с кровати, снимаю с гвоздя ключи. Отпираю двери.

Передо мной женщина, а в руках у нее – картонный ящик. Сбоку стоит капитан внутренней службы.

– Что ж вы так, Сергей Павлович? – с укором произносит он. – У нас уже ноги болят ждать, пока вы дверь откроете.

Я расписываюсь в получении посылки и снова закрываюсь изнутри. На оба замка.

В посылке лежит подарочный новогодний набор от министра внутренних дел Филина, тут же открыточка с нарисованным Дедом Морозом в милицейской форме, а к открыточке прикреплена анкета заключенного. Просьба написать администрации управления по исполнению наказаний об условиях содержания, о качестве питания. Просьба написать также и предложения, как сделать срок пребывания под стражей более полезным, более наполненным для заключенных.

Шариковая ручка лежит тут же, в картонке. Я первым делом пишу: «Следует провести интернет в каждую камеру и произвести полный «апгрейд» тюремных компьютеров». Пишу, что на моем камерном компьютере установлен «Word» еще 1992 года! Пишу, что если об этом факте узнают в Брюсселе, то Украину просто засмеют!

А в камеру опять кто-то настойчиво стучит. Мне хочется открыть новогодний подарок, но этот стук отвлекает, раздражает. И я снова опускаю ноги на пол, открываю глаза. Вокруг темно. Понимаю, что проснулся. Понимаю, что не в тюрьме, а у себя дома, на Десятинной. И понимаю, что кто-то действительно стучит в стенку моей спальни. Это уже слишком!

– Эй! – кричу я.

Двойная высокая дверь приоткрывается. Через нее на паркетный пол падает сабля неяркого света. В проеме – сонное, напуганное лицо помощника. Он всегда на посту. Надо бы его наградить какой-нибудь мелочью. Может, тостером или электрочайником. Только, конечно, не лично от меня.

– Ты слышишь? – спрашиваю я, показывая рукой на стенку, за которой слышен стук.

Он кивает.

– Разберись! А то мне этот шум весь сон испортил! А сон был очень интересный. Можно сказать, государственного значения. Вещий сон!

Я подхожу к окну. Стук еще слышится. Стучит явно человеческая рука, уже уставшая. Ритм неровный, как у больного сердца. Может, кто-то просит о помощи?

Я тупо пялюсь на эту стенку, и тут меня молнией пронзает догадка: это же Майя Владимировна Войцеховская, которая спит рядом, чтобы находиться поблизости от моего сердца! Это она стучит! Что это с ней?

Странно, раздражение мое проходит, и я даже начинаю нервничать. Не стряслось ли что-нибудь с этой странной дамой? Она-то там одна, бедненькая. Обслуги ей не положено. По крайней мере, по тому контракту, который я читал.

Стук вдруг обрывается. Тишина. За окном – темно, только где-то там, в нижней части ночного пейзажа, дрожат далекие огоньки Троещины или Радужного, районов, где я ни разу в своей жизни не был.

За спиной слышу негромкое покашливание. В дверь опять заглядывает помощник.

– У нее проводка задымилась. Она испугалась, – безучастно произносит он ровным, окаменевшим голосом. – Там действительно пахнет паленой резиной.